«Как же её зовут?» — задумался Руслан, глядя на старушку.
Как-то замысловато. Альбертовна? Арнольдовна? Аскольдовна!
Точно, Аскольдовна! Вспомнил — и обрадовался.
Бабку — Эмилия Аскольдовна, а внучку (он и так помнил) — Танька.
.
Наша Таня громко плачет.
Проглотила Таня мячик.
Тише, Танечка, не плачь,
через жопу выйдет мяч.
.
Русланедва заметно улыбнулся: в памяти всплыло, как донимал её дядя Миша со второго этажа своими стишками. По статусу он был, конечно, пьяница, но по состоянию души — поэт.
Скользнув по Дымову цепким оценивающим взглядом, Танька поцокала к санузлу, покачивая крутыми бёдрами. Аскольдовна засеменила следом. Пожала хрупкими старушечьими плечиками, словно извиняясь за неудобную ванну, в которой могла поместиться разве что субтильная барышня, да и та, согнувшись в три погибели, а не мужик богатырского телосложения, как Руслан.
«Такие ванны только молоком священных кобылиц наполнять», — оценил Дымов, задумчиво разглядывая колченогую акриловую купальню на львиных лапах. А вслух сказал:
— Огурцы удобно солить.
Татьяна гоготнула (что-то ему подсказывало, какую бы глупость он ни сморозил, она воспримет её благосклонно). Бабка, брякнув каменными перстнями на узловатых пальцах, стиснула на груди ажурную шаль, но промолчала, видимо, боясь спугнуть единственного клиента.
.
Наша Таня громко плачет,
Потеряла Таня честь,
Лучше б потеряла мячик,
Мячик можно приобресть.
.
Это сколько ей сейчас? Она на год старше Руслана, значит, тридцать пять.
Кольца на безымянном пальце нет. Зато родинка на шее, про которую Руслан наглухо забыл — на месте. И взгляд кошачий — зелёный, ленивый и хищный. Тонкие щиколотки, подчёркнутые грубыми туфлями и кокетливо подвёрнутыми брюками, казались особенно изящными на фоне мужской рубахи навыпуск и художественно потёртой «рабочей» куртки.
Стильненько, сказал бы Самарский, что был влюблён в рыжую по уши. Тайно, конечно, тайно — Руслан усердно делал вид, что не замечает, как пиздострадает по ней Макс.
Не удобнее ванны были и узкий, как шкаф-пенал, душ, и крошечный унитаз, низкий и маленький — проще было оставить в дырку в полу, чем лепить этого санфаянсового карлика, рискующего стоять вечно обоссанным.
А вот Татьяна выглядела эффектно. Самара сейчас подтёр бы с подбородка слюну, но Дымов усердно осматривал квартиру.
Всё остальное в ней (квартире, не Татьяне) тоже очень сильно уступало функциональности в пользу эстетики, а простым языком — было красивым и ужасно неудобным.
8. 8
В кресло у рабочего стола Руслан едва втиснулся.
О низкое бюро перед окном больно треснулся коленкой.
Переворачивая ноты, сбил бутылку с колосьями пшеницы, что косила под вазу на белом приземистом пианино с открытой крышкой.
Нет, не на этой пианине разучивала этюды Гнесина юная Танька, которой медведь на ухо наступил. Не эту гробину с клавишами весь подъезд грозился сжечь, если её мать не прекратит издеваться над ребёнком и жильцами.
Не сразу, но тёть Тамара в итоге сдалась и решила сделать из дочери великую художницу (к рисованию та худо-бедно, но всё же тяготела), а раритетный дореволюционный Беккер переехал этажом выше. Так, до сих пор там и стоит (в Алькиной квартире).
Руслан вручил упавший пшеничный сноп Аскольдовне и заглянул в «партитуру».
Так себе был репертуарчик у музыкального салона, как отрекомендовала комнату с шахматами на ломберном столике и новой белой фортепианой старушка — Чайковский, открытый на выцветшей странице с маршем из «Щелкунчика»: tempo di marcia viva.
