– Как-то странно, – Сол перестал есть, отложил вилку и откинулся на спинку кресла.
Вопрос девушки вызвал в его памяти волну приятных воспоминаний о своем пути, а Сол уже давно не испытывал приятных воспоминаний о своем прошлом. Он сосредоточил взгляд на вечерних сумерках, пробивавшихся сквозь тонкую синюю занавеску на окне, и в какой-то общей картине вспомнил свои юношеские годы, наполненные музыкой, страстью мечтаний и их будущих свершений, постоянной усталостью от тренировок и дисциплины. Такой приятной усталостью, без которой, наверное, не бывает полноценной жизни.
– Сначала было тяжело, – вновь заговорил Сол с непроизвольной улыбкой на лице. – Потом первые плоды, уважение, пророчества блестящего будущего, бесконечная мотивация и вера в себя. Какая-то пугающая работоспособность… по крайней мере, сейчас она мне кажется пугающей, – засмеялся Сол и вновь посмотрев на девушку, увидел, что она тоже откинулась на спинку кресла и смотрит на него с грустной улыбкой. – Ну, а потом этот конкурс молодых талантов в лондонском Альберт-холле, на последнем курсе консерватории, и несмолкаемые аплодисменты от лучших пианистов современности, от членов королевской семьи. Господи, я ли это был?
– Ты занял там первое место?
– Да. Эйн стал четвертым.
– Ты рано звезду поймал?
Сол пожал плечами.
– Не знаю, Наоми. Правда, не могу тебе сказать, когда произошел надлом. Если бы знал, то не был бы здесь. Три года между двадцатью тремя и двадцатью шестью, словно в дымке. И вроде бы все начиналось так хорошо, и не было видимых причин все испортить, но… все испортилось.
– Это не усталость?
– Нет. Разумеется, первое время я все списывал на усталость, но потом этот самообман перестал помогать. И… – Сол горько засмеялся и покачал головой. – Если бы я хотя бы точно знал, что мне все это не нужно, то всем моим проблемам пришел бы конец, но, черт возьми, я этого не знаю. Я не знаю, хочу я быть музыкантом или нет? Не знаю – музыкант я или нет?
Сол взял бокал и выпил его до дна.
– Я выгляжу жалко?
Наоми отрицательно покачала головой и тоже немного выпила.
– Нет. Искренность чувств никогда не выглядит жалкой.
– Это хорошо. Я не хочу, чтобы ты жалела меня.
– А чтобы гордилась?
– Не сейчас, – серьезно ответил Сол. – Не таким мной.
– Но я горжусь тобой и таким. И тем, который покорял своей игрой королевскую семью, хоть я его и не знала. Что ты играл там?
– В Лондоне?
– Да.
– Финальным аккордом была двадцатая соната Шуберта.
– Надо будет послушать.
– С трудом это представляю, – засмеялся Сол и указал на плакат Ramones.
– Ой, не выделывайся, – скривилась и одновременно улыбнулась Наоми. – Они классные.
– Надо будет послушать.
– При всем уважении, мне кажется, что классическая музыка преимущественно скучна.
– Нет, это не так, – Сол вновь посмотрел в окно. – Да и неправильно называть ее классической в широком смысле слова, но я не буду вдаваться в подробности о периодах барокко, классицизма, романтизма, модернизма. Эта музыка воспринимается так, возможно, по причине плохого музыкального воспитания, а чтобы получить хорошее музыкальное воспитание все же необходимо хоть немного музыкой заниматься. И тогда ты услышишь весь этот душераздирающий вопль, который и не снился твоим рок-звездам. Ты не подумай, я нисколько не противлюсь эстрадной музыке и не считаю себя отмеченным великим перстом, просто… я не знаю, как это объяснить. Любовь? Наверное, так. Всю свою юность я ассоциировал себя с нотой, понимаешь? Я слышал миллионы нот, играл миллионы нот, и мне казалось, что и я всего лишь нота в том мире. Я жил и дышал миром музыки, и не то, что не мог отделить это от себя, а просто в то время таких мыслей не было. Они появились уже позже. А раньше я был всего лишь маленькой частицей этого огромного и прекрасного мира.
