Он не успевает рот открыть, как я целую его в щеку и выпархиваю из машины бабочкой, а вот в дом несусь опасным шмелем, готовым поразить одного старого жука.
— Папа, — хлопаю я дверью, но никто не отзывается. Только Марина из кухни выглядывает. Эта женщина вообще когда-нибудь отдыхает? — Где отец?
— В кабине, чай пьет с майором полиции…
Последнее она уже в спину говорит, потому что я мчу к кабинету. Раскрываю его, разве что не пинком.
— Пап! ... Здрасте, — отдаю дань вежливости толстопузому майору Обуховскому. Моего отца благо не так сильно разнесло. — Пап, поговорить надо. Срочно.
— До утра подождет, выйди.
— Я сказала сейчас! — перехожу на фальцет, стягивая с себя вежливость. — Пожалуйста, пап.
Он поворачивается к Обуховскому с застывшей улыбкой.
— Молодежь она такая. Наверное, опять ноготь сломала. Я сейчас.
Мне даже жаль его. Для него внешнее благополучие важнее меня. Даже странно, что он снова не женился. Ради приличия.
— Вика, — дергает меня отец в библиотеку, что по соседству. — Ты разве не видишь, что я разговариваю. Подождать не могла?
— Не могла. Где Марат?
— Что? Какой…
— Балаев, Пап, не тупи. Ты что с ним сделал?
— А с чего такой интерес к этому подонку? Он тебя…
— Не трогал он меня. Неужели я сказала, что он меня насиловал?
— Не сказала, — признает отец, а меня как током бьет. Что это значит? А откуда выводы такие? — Но на твоем обессилившем теле были синяки и кровоподтеки. Ты вела себя как дикая, а Марат давно на тебя зуб точит. Я, конечно, сам виноват, что за тобой его отправил. Но он был в том районе, и давно мне должок хотел отдать.
— Постой, постой, не понимаю ничего, — я даже руку к шее прижимаю, словно там воздуха больше станет. — Какой зуб он на меня точит. Из-за чего?
— Вик, сейчас совсем не время.
— А накачивать меня психотропными время? Что мешало тебе поговорить со мной, а не делать дурацкие выводы! — ору в его каменное лицо. — Говори сейчас же! Какой зуб?
— Помнишь, в пятнадцать ты с машиной столкнулась? — нет, нет, меня сейчас на части порвет.
— Помню! При чем тут Марат!
— Он в машине был. С матерью и отцом. Сам, конечно, гнал, а тут ты. В общем, отца не стало, а мать в инвалидное кресло села.
— Ты врешь… Я не могла. Ты сказал, что все выжили, ты сказал, — виски от боли сжимает, почему Марат ничего не сказал, почему…
— Тогда все выжили, отец в коме еще месяц провел. Все счета за лечение на мне были. Мать его на ноги тоже я поставил. И его по контракту служить, чтобы не вертелся около тебя.
— А он вертелся, — слезы по щекам, руки на сердце. А стучит-то как…
— Еще как. Ты, считай, отца его убила, он так думал. Молодой, горячий. Но я его из точки горячей вытаскивал не раз, так что мы с ним крепко повязаны. Но он недавно сказал, что хочет со службы уйти, вот я и попросил об услуге, последний раз, так сказать.
— Пап, ты что наделал-то? Он же не трогал меня. Я ходила, как кошка вокруг него, — бью кулаками грудь круглую. — А он не пальцем. Я ведь даже сама его поцеловала. Папа! Папа! Вытащи его. Сейчас же, звони и вытащи.
Отец трет лицо, потом затылок чешет.
— Нет пока с ними связи. Через недельку появится, я, конечно, подсоблю…
— Папа! — ору я на него. — Ты невинного человека на смерть отправил. Там мать убивается!
— Завтра сделаю все, что могу, а теперь иди спать. Живо, сказал, — я знаю этот взгляд. С таким взглядом отец всегда за ремень брался. И я отшатнулась.
