Если верить свидетелям — Ваське, Кольке, Укропу и Юрасику — двум старшим девочкам под конец тоже было весело, только Дашка разревелась, и её увели домой. На этом звериное веселье завершилось. Мелкие зверята мужского пола допили пиво и до рассвета резались в карты, обмениваясь впечатлениями. Никому из них даже в голову не пришло, что они сделали что-то неправильное, постыдное. Напротив, ребята гордились каждый своей ролью и позже выкладывали мне эти воспоминания как память о настоящем диверсионном подвиге, о котором иной раз лучше умолчать и скромно радоваться втихомолку. Их не грызла совесть, не обуревали сомнения. Ведь они «просто играли», и игра эта всем нравилась.
Узнав правду, я долгое время не мог прийти в себя, постоянно прокручивал в мыслях шаг за шагом, эпизод за эпизодом всё, что моё воображение смогло нарисовать о ночных событиях у заброшенного дома. Три девочки. Шесть пацанов. Пьяные, вздёрнутые гормонами молодые животные, в каждом из которых заложены килотонны сексуальной энергии, ничем невысвобожденной, бешеной, забродившей на солнце до помутнения рассудка. То были уже не дети. То были маленькие жестокие хищники, устроившие брачные игры, до которых ещё не доросли мозгами, но природа взяла своё. Взяла силой. И сила эта довлела над каждым, кто там присутствовал. Даже Юрасик, подло отсидевшийся в сторонке, не ушёл и не попробовал помешать. Он наслаждался месивом тел, вскриков, пыхтения, потных шлепков гениталий.
Его я возненавидел первым. Из всех последних мразей Юрасик в один миг оказался для меня на самом последнем месте. В первую очередь потому, что именно он, да, он натравил пьяных ублюдков на двенадцатилетнюю девочку, которая точно никак не могла ни защититься, ни сообразить, что вообще происходит.
Гнида… Я презирал его всем сердцем. Презирал до такой степени, что мысленно душил или топил его в речке. Ненависть к нему почти затмила чувства к другим участникам изнасилования. На них просто не осталось сил. В сущности, действительно ненавидеть я мог лишь Юрку и только его. Потому что к остальным парням моё отношение никогда не получалось описать только одним словом, к тому же отношение моё менялось в течение жизни.
Васька, Колька и Укроп виделись мне обыкновенными трусливыми тварями. Их убогость дошла до той стадии, что они не посмели ослушаться приказа от более сильных самцов, но ни отвоевать свою долю, ни защитить слабых у них не хватило сил. Потому что они сами были слабыми, жалкими прихвостнями без гордости, без чести, без достоинства. В иерархии скотов их место возлежало у предводительской мошонки, которую им предстояло облизывать всю оставшуюся жизнь, дабы лидер был удовлетворён полностью, тем самым обеспечив этому сброду уничижительное покровительство. Чуть позже у меня взыграло к ним некое подобие сочувствия. Эти мальчики с самого рождения росли с мыслью, что им никогда не дотянуться до звёзд. Ухватить хоть что-нибудь приятное в этой жизни было их мечтой. Гаденькой, мелкой мечтой подростков из бедных семей. Уверен, в душе они были благодарны Сече и Фаршу за тот опыт. Когда я понял это, мне стало их по-настоящему жаль. Потому что подсмотренное на захолустном дворе безымянного дома чужое двухминутное соитие стало апофеозом их эротических достижений. На большее они претендовать не могли. Бедолаги.
9. Глава 3 (Ч.3)
Что до главных пенетраторов той ночи, я боюсь ошибиться в точности своих чувств к ним. Не было ненависти, презрения, жалости. Когда по телевизору показывают передачу о животных, я не испытываю ничего подобного к гепарду, рвущему глотку косуле, или к волку, догнавшего и растерзавшего зайца. Зверь ищет добычу. Зверю нужен корм. Человек тоже может превратиться в зверя. И в той траве под сельскими звездами и луной именно звери, а не люди жаждали сиюминутного совокупления. Из шести до предела набухших членов лишь два принадлежали зверям. Они просто взяли своё. Без удовольствия, без сожаления, без любви — без всего, что делает человека человеком. В этом контексте бессмысленно их жалеть или обвинять.
