– Ты хочешь со мной расстаться? – спросил он.
– Нет, не хочу, – сказала Анастасия, вытирая потный литой живот простыней, – но ты должен со мной расстаться, потому что, если ты не уедешь отсюда сейчас, когда тебе предоставляется такая уникальная возможность, то ты просто пропадешь со всем своим тонким мироощущением в этой гребаной перестройке. Ты что, в самом деле не видишь, что происходит вокруг? Это такие, как я, здесь выживают и имеют хлеб насущный – классические стервы без страха и упрека, кровь и плоть любви и верности!
– Но ведь мы… – Виктор подумал, что слова, которые он произнесет, прозвучат банально, но все-таки произнес их, – любим друг друга.
Анастасия размазала слезы по щекам и стала спокойно одеваться.
– Уезжай отсюда, пока есть возможность. “Оставь Россию навсегда”. Так, кажется, сказала одна еврейка, – закончила она разговор.
“Наверное, она права, – подумал Виктор. – Ведь она хочет мне добра, раз любит. “Оставь Россию навсегда”. Но ведь это, кажется, сказала… Ахматова”.
Через три месяца все документы Виктора, как по мановению волшебной палочки, были оформлены через совместное предприятие помощи отъезжающим в дальнее зарубежье, и Анастасия дала деньги на билет.
До рейса оставалось совсем немного, посадку уже объявили, и они стояли, обнявшись, у столика для заполнения таможенных деклараций. Анастасия подняла лицо вверх, маленькая слезинка потекла по ее виску и, пробежав по волосам, слетела вниз серебряной каплей. У таможенной проверки, за которой в глубине зала маячили будки паспортного контроля, Виктор обернулся. Анастасия все стояла у столика с разбросанными по нему бланками деклараций, потом провела по столу рукой, несколько бланков слетело на пол, засунула руки в широкие карманы плаща и быстро пошла прочь к толстым раздвижным дверям аэропорта, за которым чернела сырая апрельская ночь…
Когда самолет набрал высоту, яркое солнце, застывшее в углу иллюминатора, осветило ровное поле облаков, а потом бескрайние просторы океана, показавшиеся Виктору такими же ровными облаками, только лежащими чуть ниже…
На паспортном контроле в Нью-Йорке таможенник что-то спросил у него по-английски. Виктор, хотя учил английский в школе и в институте, и полагал, что худо-бедно воспринимает английскую речь, не понял вопроса, но почувствовал, что от этого непонимания зависит что-то очень важное. Не дождавшись ответа, таможенник вернул ему его паспорт.
– Welcome to the United States, – сказал он громко.
Из окна серебристого автобуса, на котором Виктор добирался от аэропорта Кеннеди до железнодорожного вокзала “Пенсильвания”, он с любопытством рассматривал городской ландшафт. Автострада нависла над четырех-пятиэтажными домами с рекламами на стенах. Вскоре показался первый небоскреб, потом еще и еще, а потом они выстроились в непрерывную цепочку.
Церковь мормонов, от которой он получил приглашение, находилась в Чикаго, откуда, как сказала Магда, они должны были ехать в Солт Лейк Сити, штат Юта, где находился их главный храм. Из обмененных в Москве по госкурсу двухсот долларов, “один к шести” – рыночный, полуподпольный курс доллара был в четыре раза выше, “один к двадцати пяти” – Виктор истратил на железнодорожный билет до “города ветров” больше половины.
Поезд на Чикаго шел так мягко, что Виктору казалось, будто он скользил по безветренному морю. В окне проплывали чистые дороги, красивые ухоженные домики, яркие машины, все какое-то особое и отдельное, выделяющееся среди пустых полей и железнодорожных переездов с мелодично звенящими светофорами. Ландшафт за окном создавал впечатление разлинованности, аккуратности и порядка.
