Вадим легкомысленно фыркнул своим бредовым фантазиям, привычному юмору отъявленного ловеласа. Глянул на пострадавшую с состраданием, убедился, что дышит она глубоко и ровно. Полюбовался весёлым, ярким видом преображённой больничной палаты.
– Другое дело. А то… – он трижды поплевался через левое плечо. – Белым-бело, как в м-мор-р-р… в реанимации, – и обратился к парню. – Сам кем будешь? Друг, любовник, жених, муж?! Э-э-э! – на неопределённое, отчаянное мотание лохматой головы незнакомца возмутился, продолжил иронизировать:
– Моя-твоя не понимайт! Окэ! Ху ар ю? Жених? Бойфрэнд? Хазбенд? Фри лансер?
– Ай эм? – смущённо просипел парень. – Ноу. Ай’м э стьюдент. Фром Эмерика.
– Э студень фром Америка. Понятно, – зло пошутил Вадим, с нескрываемой неприязнью вдруг заявил:
– Знаешь, что мне в вас, америкосах, категорически не нравится? Нет? Не знаешь? Всё не нравится! Буквально, всё раздражает! И что суёте своё рыло, куда не просят! Всех доите и всех уже достали! При всём том, что вы, паразиты, должны бабло всему миру! У вас самый безумный, огроменный государственный долг! Будешь отрицать? Не-е-ет! То-то и оно! Не будешь! Вы обобрали весь мир и не собираетесь отдавать долги! Вы – транспаразиты! Всемирные кровопийцы! Вы же, блин, весь мир подожгли! – Вадим примолк, передохнул от возмущения, увидев круглые от ужаса глаза американца, сделал паузу, успокоился, вернулся на путь мирных переговоров. – Ладно, миру-мир! Временно! Покой всем только снится! Но если конкретно, – мне совсем не нравятся ваши дурацкие артикли: «э» – «зэ». Вы что, совсем тупые? Без артиклей разобраться не можете, где определённо, где нет?
– Ви очьень много говорьили. Я ничьё не понял, – признался парень. – Ви о чьём?
– Обо всьём! Об вашем. Наглом, тупом тоталитаризме – паразитизме! Андерстенд? – беззлобно издевался Вадим над американцем. – Учи русский язык, парень. Скоро всем пригодится! Всему миру. Миру – прочный мир! А не вечная война! Понятно?! Так и передай в своём бараке! – он указал рукой на перебинтованную мумию девушки и нагло заявил:
– Девушке скажи, когда придёт в сознание, что я её невыносимо люблю! Категорически обожаю! Понял?! Так и передай! Ай лав хё! Андер-р-рстенд? – напирал он грозно на букву «эр», как поэт и бард Высоцкий.
– Уот?!! – удивился ещё больше американец.
– Вот-вот! Так и передай! Лю-блю-блю-блюз! Небесный, романтический блюз! Как зовут тебя, неприятель? Вот из йо нэйм?!
– Май?! Джошуа!
– Не май! Нынче март, дружище. Езжай-ка, Джошуа, в свою распрекрасную Америку, живи в кредит, спи в картонном домике, играй в американскую лапту, езди, смотри там у себя памятники самым большим в мире сковородкам и клубкам ниток! Бред Пит и Шварценеггер! – наговорил Вадим отменных глупостей и почти успокоился.
– Лапту? – не понял Джошуа.
Вадим раздражённо отмахнулся рукой, вышел из палаты.
– Дэбил! – бросил он, не обернувшись. – Уот – идиот! Такую прекрасную девушку чуть не угробил!
К вечеру похолодало. Серое небо накрыло весенний город непроглядным, влажным ватником разнорабочего, промасленным, вонючим, прогорклым.
Вадим выбрался на крыльцо больничного корпуса, вдохнул вечерний воздух, поперхнулся от смрада. Обмахнулся красной папкой с бумагами, как веером, избавляясь от затхлых, тошнотворных, больничных запахов, меняя их на привычный смог городских улиц и дворов. Не вспомнил, что папку с собранными листами курсовой работы собирался вернуть владелице, студентке второго курса Вележевой К. М. Сильно расстроился из-за наличия ухажёра-американца. Увидел за оградой больницы, через дорогу напротив, светящуюся вывеску «Продукты», оживился, направился к магазину.
