Безмолвная ярость - страница 24

На полу стоит дорожная сумка. Понимаю, что поступаю плохо, но расстегиваю молнию и начинаю рыться в вещах, точно зная, что ищу, поскольку не верю, что Камиль и правда завязал, но он хитрый, опытный и спрятал заначку там, где посторонний не сумеет найти. Среди кучи разбросанной одежды меня ждет совершенно другое открытие: блокнот на спирали. Он на три четверти заполнен набросками углем и карандашными рисунками. Я не знаю, когда они были сделаны, но инстинкт подсказывает, что большинство недавние, иначе зачем Камилю таскать его с собой? Есть и конкретное подтверждение – даты в правом нижнем углу нескольких страниц.

Строго говоря, это не фигуративные рисунки, но и абстрактными я их не назвал бы. Темная, хаотичная, грубая штриховка, из которой кое-где проступают узнаваемые объекты – например, бесформенная лестница с неправильными ступенями, которая вроде бы никуда не ведет и каждый раз растворяется в черном фоне. Она вызывает у меня такое же замешательство, как лестница Пенроуза, открытая мною в детстве в книге визуальных парадоксов, которая долгое время оставалась моей «подподушной» книжкой. Замерев, стою посреди комнаты. Эти конструкции замечательны. Они свидетельствуют о такой зрелости, которую я и вообразить не мог. У меня сжимается сердце, когда я смотрю на них. Я думаю о потерянных годах, о карьере, которую мог бы сделать мой брат, о той огромной творческой энергии, которая могла бы удержать его от постепенного, но неуклонного саморазрушения. Я переворачиваю страницы, и меня все больше захватывает его талант и потрясают его муки. Лестница – навязчивый мотив. На некоторых рисунках он изобразил ее в цвете, но выбрал только красные и оранжевые, кричащие, агрессивные оттенки – из тех, что получаются на фотографии за счет чрезмерного увеличения насыщенности.

Опасаясь неожиданного возвращения Камиля, я кладу блокнот на место и выхожу. Кружу по своей комнате минут пять, не в силах выкинуть из головы трагические рисунки брата, прежде чем решаю вернуться в гостиную. Мод так и сидит на диване. Вряд ли она заметит, как я прохожу мимо. Я хотел бы расспросить ее о Камиле, поговорить о его рисунках, больше узнать о нынешней жизни, но чувствую себя слишком виноватым из-за того, что загнал ее в угол вопросами о матери.

Иду прямо на кухню и большими глотками пью воду прямо из-под крана, видя в окно, что мотоцикл так и не появился. Уверен, сегодня я не увижу Камиля и наш разговор на пляже останется пустым звуком.

Чувствую присутствие Мод за спиной, оборачиваюсь и вижу, как она ставит на стол две большие коробки, покрытые старомодным цветочным узором. Я помню то время, когда мы с Камилем, чтобы скоротать время, помогали ей делать эти коробки и другие предметы декора.

– Это что еще такое?

Она выдыхает и касается ладонями крышек.

– Вещи брата, которые я сохранила, и несколько предметов, которые твоя мать держала здесь все эти годы. Письма, фотографии, документы… Всё здесь. Не бог весть что, но больше мне помочь нечем. Делай с этим все, что захочешь.

– Спасибо, Мод, ты не обязана…

– Еще как обязана. В конце концов, все это принадлежит не мне. Но ты ничего не найдешь. Нет никаких секретов, Тео. Или я ничего о них не знаю. Иногда в жизни нечего понимать. Вещи случаются по непонятным причинам.

Она поворачивается на каблуках и исчезает, прежде чем я успеваю возразить.

Несмотря на поздний час, я варю себе крепкий кофе, прежде чем сесть перед коробками. С тревогой и волнением высыпаю содержимое на стол, откладываю в сторону несколько неинтересных предметов – бижутерию, старый ключ, адресную книгу, – а потом приступаю к пачке писем и открыток. Главные получатели – Мод и мой дядя. Всего пять писем, написанных моим отцом в период с 1962 по 1967 год. Рассказы о поездках в Испанию и Италию, намеки на текущие работы на мельнице, рассказ о подготовке выставки, которая, насколько мне известно, так и не открылась, – и ни слова о том, что имело бы отношение к Нине.