Кэб катил под дождем в потоке движения, а пассажирка размышляла об их отношениях, испытывая чувства смешанные, но настолько сильные, что это беспокоило ее. Все началось с взаимного неуважения, переросшего в такое доверие, какое она в жизни своей ни к кому не испытывала. То же, как надеялась Эстер, относилось и к Монку. А потом, словно испугавшись возникшего чувства, они принялись ссориться и придираться друг к другу и не сдерживаться в выражениях. Но в случае необходимости – и когда их объединял общий интерес к какому-то делу – они работали вместе, достигая того уровня взаимопонимания, когда не нужно лишних слов, и не тратили время на объяснения.
Однажды в Эдинбурге настал жуткий час, когда они решили, что смотрят в глаза смерти; вот тогда ей показалось, что на них снизошла такая любовь, которую испытали очень немногие из живущих, глубокое слияние, увлекшее сердца, разум и души, а на один пронзительный момент и тела тоже…
Кэб дергался, колеса скрипели, шумел дождь, а Эстер вспоминала Эдинбург, словно это было вчера.
Но то переживание оказалось слишком опасным для эмоций, слишком ко многому обязывающим, и ни один из них не осмеливался его повторить.
Или это только ему недоставало смелости?
То был вопрос, задавать который Эстер не хотела; он всплыл в голове против желания, и вот теперь маячил, очень непростой и болезненный. Выражать его в какой-либо форме она не желала. Не знала. И не хотела знать. Во всяком случае, все это не имело сейчас никакого значения. Монк обладал качествами, которыми она восхищалась: храбростью, силой воли, умом, верностью убеждениям, приверженностью к справедливости, способностью посмотреть в глаза любой правде, какой бы пугающей она ни была. И он никогда, никогда не лицемерил.
Но ей не нравились его склонность к жестокости, гордыня, частые проявления бесчувственности. А еще он совершенно не разбирался в людях и в суждениях о характере выставлял себя полным невежей! Женские уловки и хитрости были для него китайской грамотой. Раз за разом его увлекал один и тот же тип женщины. Женщины, которая никогда не составила бы его счастье.
Сидя в холодном кэбе, Эстер, сама того не замечая, сжала кулаки.
Его раз за разом пленяли хорошенькие женщины с нежным голоском, внешне беспомощные и от природы неглубокие, поверхностные, которые манипулировали окружающими в своих постоянных поисках комфортной жизни вдали от всяческих потрясений. С любой из них он через несколько месяцев умер бы от скуки.
Но их женственность обольщала его, их согласие с самыми дикими его суждениями казалось ему проявлением мягкого нрава и здравого смысла, а их жеманные манеры соответствовали его представлениям о женском этикете. Монк воображал, что чувствует себя с ними комфортно, тогда как на деле он всего лишь успокаивался, а затем, не встречая противодействия, начинал скучать, томиться от безысходности, и все заканчивалось самыми нелицеприятными выводами в отношении очередного объекта воздыханий.
И все же он продолжал совершать ту же самую ошибку! Великолепным примером стал его недавний визит в одно из крошечных княжеств Германии. Монк подпал под чары совершенно пустоголовой и в высшей степени эгоистичной графини Эвелины фон Зейдлиц. Со своими огромными карими глазами и ямочками на щеках, она была восхитительно красива и умела смеяться грудным смехом; обладала ужасным чувством юмора, но точно знала, как околдовывать, обольщать и развлекать мужчин. На нее было приятно смотреть, она знала, как весело провести время, и при этом обладала холодным умом, расчетливостью и безграничной жадностью.
