Кухня располагалась дальше по коридору и дверь была закрыта, так что мать не увидела, как он поднялся по лестнице наверх. Оказавшись в своей комнате, Эндрю без раздумий взял самую большую книгу, стоявшую на окне.
Это была самая толстая из всех имеющихся у него книг, а также она была самой старой. Из-за того, что ей часто пользовался её обладатель название, выведенное золотистыми буквами, практически исчезло с обложки. Как-только книга оказалась у него в руках, Эндрю быстро пролистал её пожелтевшие от старости странички и его взору открылся небольшой тайник с лежавшей в нём пачкой «Мальборо». Взяв из пачки одну сигарету, парень прошёл на балкон.
Первым, что он почувствовал, выйдя на балкон в джинсах и белой рубахе босиком, был холод.
Осень была ему ненавистна, тем-более поздняя осень, когда солнца почти не видно. Ему хотелось бы сейчас чего-нибудь светлого, но эта Россия дала ему только серость, слякоть и злость, скрываемую под маской усталости.
Уже стоя босиком на балконе и смотря на окутанный ночным мраком город, Эндрю поджёг сигарету и со смаком затянулся, тихо закрывая за собой балконную дверь. Ещё только ноябрь, а улицы уже в снегу и холод нападает на тело со всех сторон. Противный снегопад время от времени раздражает своим видом мельтеша за окном… мерзкое ощущение, которое никак нельзя описать. Мерзкое и всё.
Эндрю делал затяжку за затяжкой и думал, чем он может помочь своим родителям.
Глаза его в такие моменты всегда находились в лёгком прищуре со-стороны, больше походящем на надменный взгляд.
Хоть ему и было восемнадцать, он прекрасно понимал многое из того, что пока ещё не касалось его в жизни и того, что является проблемами взрослых. Эндрю с самого детства начал понимать, что мыслит не так, как окружающие его люди.
Он был гораздо умнее и сообразительнее своих сверстников, но никогда не стремился показать это. В этом не было нужды.
Школы всех детей обезличивают и делают одинаково мыслящими придурками забивая их головы той хернёй – которая, по факту – им нахуй не нужна и в большинстве своём никогда не пригодиться. Он начал понимать это слишком рано. Теперь, уже будучи студентом третьего курса на факультете адвокатуры, Эндрю всё-ещё вспоминал периодически как писал на одну и ту же тему два сочинения. Одно – с истинно собственным мнением о каком бы то ни было произведении он преподносил матери или отцу, а вот второе – относил в школу грубой консервативной старухе, что преподавала у него литературу и русский язык, и никогда не поняла бы его мнения в силу ограниченности собственного ума.
Своими мнениями и взглядами на жизнь он пошёл в обоих родителей и грамотно их комбинировал в любой удобной ситуации, а вот грамотностью в плане сочинения и написания тех или иных текстов – всецело в отца. У Эндрю это было фактически – врождённой грамотностью.
От его грамотности в восторг приходили все учителя, а некоторые из них даже залезали в интернет чтобы узнать, не сделали ли они сами ошибки в том или ином слове. Однако, учителя считали это не грамотностью, а ненормальной педантичностью со стороны Эндрю.
Он не был педантичен, предпочитал лёгкий беспорядок, царящий вокруг него.
В беспорядке легче дышалось – как он думал – и проще думалось (хотя, наводя в своей комнате раз в месяц порядок, он всё раскладывал и расставлял как истинный педант, проверяя по несколько раз там ли всё стоит и достаточно ли устойчиво одна книга облокотилась о другую, что явно свидетельствовало о наличии ОКР).
