Ещё через сотню километров нас опять затормозили. Я вновь продемонстрировал изделие народных промыслов с васильками и розами. Но от подарка очередной лейтенант, на сей раз старший, уклонился.
– Порадуйте жену, – предложил я.
– У меня нет жены, – усмехнулся гаишник.
– Тогда – невесту.
– Я ей лучше что-нибудь куплю…
Намек был предельно ясен, и я полез за кошельком. Зелёной бумажки с портретом президента Франклина оказалось вполне достаточно.
– Вы кошельком перед носом не трясите, – посоветовал Витя, когда мы отъехали от поста ГАИ, – не распаляйте людей… Разложите деньги по карманам.
Совет оказался дельным – до Новгорода пришлось ещё два раза доставать и деньги, и глиняную красоту. Чувствовал я себя мерзейшим образом – раньше ведь никогда не давал взяток. Ещё боялся, что какой-нибудь шибко бдительный гаишник расстарается добраться до ящиков у передней стенки фуры, до ящиков, которые были скрыты коробками с расписными блюдами-щитами. Перед моим мысленным взором нет-нет да и возникали решетчатые ворота, над которыми висел плакат: «На свободу – с чистой совестью». Но не эта интеллигентская рефлексия оказалась в дороге самым тяжким испытанием…
На одном из затяжных спусков, когда мы проехали Новгород, в закатном тусклом свете нас обогнала чёрная легковушка и внезапно перегородила дорогу. Из распахнутых дверец выскочили три крепких молодых человека в кожанках. Витя негромко сказал спутнику, который безмятежно дрых всю дорогу за занавеской:
– Дима, у тебя проблемы.
Тот мгновенно выпрыгнул из машины – уже с автоматом и засел за капот.
– Пригнитесь, – буднично сказал мне Витя, вытаскивая из бардачка пистолет.
А на меня словно столбняк нашёл…
– Стволы на землю! – заорал Дима. – Посеку!
Парни на дороге замешкались.
Дима дал очередь. Гильзы запрыгали, отсвечивая закатным солнцем. Легковушка тяжело осела на бок.
– Сказал, пригнись, – Витя придавил мощной рукой мою интеллигентскую шею. – Пригнись и не высовывайся…
Дальнейшего я не видел. Вскоре вернулся Витя, потом в машину грузно влез Дима. Дорога была пустынна. Только темный кривой след по мокрой опавшей листве уходил в осинник. Когда мы отъехали метров двести, в зеркале заднего вида просверкнула тусклая вспышка, а потом медленно встало небольшое зарево.
– Ну, артисты! – сказал Дима, нюхая пальцы. – С двумя стволами на дело подписались… Я бы их голыми руками урыл.
И опять улёгся за занавеской.
– Кто это был? – спросил я, когда меня перестало колотить. – Ведь убить могли?
– Да так, любители чужого… – ответил водитель. – Высматривают фуры, тормозят и груз половинят. Но не таких напали! Правда, Дима?
До Питера больше никаких происшествий не было. Город мы объехали уже ночью, остановились в каком-то лесном посёлке и загнали машину во двор неприметного приземистого дома, скрытого с дороги соснами. Встречал нас пожилой поджарый человек в меховой жилетке – по виду отставник. Глазки под мохнатыми седыми бровями у него были пронзительные. Ничего не спрашивая, он провёл нас в большую комнату с кроватями, как в гостинице, быстро накрыл на стол. Мы поели и улеглись, не раздеваясь. Мои спутники тотчас же захрапели, а я долго не мог уснуть. Стёпа, Стёпа, спрашивал я мысленно Клюшкина, на какое дело ты, сволочь, меня подписал?
С утра пораньше мы опять были в дороге. До небольшого города, неоднократно переходившего при Петре от шведов к русским и наоборот, добрались нормально, заправились на въезде и почти не задержались на посту ГАИ. Услышав, что мы идём к пограничному переходу, инспектор разрешающе отмахнул рукой. Промелькнули церковь на взгорке, старинный замок, мы проехали мост и на развилке повернули налево.
