Из комнаты показался родитель, худощавый чуть выше Володьки, с маленькой тщательно ухоженной бородкой, холеными лицом и руками. С нескрываемым равнодушием оглядел парня, сухо крякнул:
– Кхе, кхе. Не ори, дура. Сама вырастила такого балбеса.
– А ты, выходит, хорь вонючий, не при чем? – зло возмутилась она, и на ее полноватом лице появилось брезгливое выражение. Скрестив руки на животе, она выпятила вперед губы. – А, может, ты и правда не причем, урод? И одежка на твоем придурке тоже уродство.
– Свинство, – поправил родитель. – Чужеродное. А чего ты хотела от этого балбеса?
Сердито качнув головой, мать бросила резко:
– Свинья грязи всегда найдет! – Володьке. – Иди, переоденься, дурень.
Лексика родителей определенно поменялась за то время, которое он отсутствовал дома. Да и внешний вид стал суровым и мрачноватым. С лиц пропали улыбки и доброжелательность. Все это напрягло парня. Однако после слов родителя о чужеродном одеянии, Володька чуть не подпрыгнул от радости. Тонко подметил отец. Как будто учуял ауру чужой среды. Лугатику на миг показалось, что если б прямо сейчас он вывалил отцу все, что с ним недавно произошло, тот непременно поверил бы. И посмотрел бы на его одеяние другими глазами. Он всегда был романтиком по натуре. А потому любил выделяться из толпы. К этому с детства приучал сына. Насколько это привилось к парню, мог сказать только он сам и мать. Володька же считал, что удалось лишь частично. Впрочем, этого ему вполне достаточно. Но, по правде сказать, в тех обстоятельствах, в которых недавно побывал он с друзьями, ничто из отцовских качеств ему не потребовалось. Чтобы выжить, больше понадобилась материнская приземленность. Признаться, ему всегда не хватало ее уверенности в себе. На отца его рассказ, вероятно, и произвел бы впечатление, но вот у матери кроме раздражения ничего не вызвал бы. Посему парень остудил свой пыл и ничего не сказал. Метнулся в свою комнату, которую по привычке называли детской, на ходу снимая одежду. В шкафу долго не копался, не рассматривал, не подбирал, что к чему подойдет. Похватал первое попавшееся под руки, натянул, свернул снятый с себя наряд в узел, положил в прихожей рядом с подставкой для обуви. Посмотрел на себя в зеркало и почувствовал состояние полного покоя, как будто он вообще не покидал эту квартиру, а то, что недавно с ним происходило, было не более чем сном. Теперь он проснулся и обнаружил, что все обыденно: мать на кухне, отец в комнате с книгой в руках. Он не видел сейчас их, но наверняка знал, что мать готовит обед у плиты, а отец сидит в кресле в зале. Для верности все-таки заглянул в кухню.
Мать со скучным безрадостным лицом жарила лук на сковороде, повернулась к двери:
– Переоделся? – спросила безразличным тоном. – Вот, совсем другое дело, – скупо одобрила. Лук на сковороде шкворчал, она оживленно помешивала его деревянной лопаткой.
После кухни, Володька посмотрел в зал. Отец действительно сидел в кресле, стоявшем сбоку от стола со стульями, держал в руке книгу. И так увлекся чтением, что не замечал парня, пока Володька не заговорил:
– Ну, как вы тут без меня поживали? – спросил будто между делом.
Оторвав глаза от книги, родитель некоторое время тупо смотрел, не понимая вопроса, потом переспросил:
– Что значит без тебя?
– Ну, пока не было меня, – пояснил он
– Да никак, – вяло крякнул отец. – Вот читаем, развиваемся. А ты что над звонком глумишься, балбес? Я же предупреждал тебя не раз, чтобы не трезвонил так подолгу. Твоя родительница, клуша, уже всю плешь проела мне, требует, чтобы заменил. Хочешь еще тумаков получить от нее, дурень? Давай! – помолчал, часто моргая. Затем мгновенно сменил тему разговора. – А ты что так быстро вернулся? Всего полчаса прошло. Мать не успела обед приготовить, как ты рассердил ее звонком. Сказал, уходишь до вечера, а сам уже нарисовался, трепло. Новую одежонку, наверно, на рынке выторговал? Или с бандой пошакалил где-то? Ты спрячь ее, чтобы наша клуша забыла о ней, не зли дуру. Она такой моды не поймет и не примет. Вообще такой наряд непривычен и моему глазу. Не стоило его на себя напяливать.
