Эдвард повернулся, чтобы обнять Луизу, но она чопорно закаменела и отступила.
– Папа, я же Симпсон!
Вилли добавила:
– И я никак не могу позволить тебе целовать мою камеристку.
Он встретился с ней взглядом в зеркале и подмигнул.
– Мои глубочайшие извинения, – произнес он. – Не знаю, что на меня нашло. Я еще успею принять ванну?
– Симпсон, вы не нальете мистеру Казалету ванну? А потом можете выложить мои гранаты.
– Да, мадам, – она двинулась было походкой Симпсон прочь из комнаты, но вдруг спохватилась: – Папа, ты даже не заметил!
– Не заметил чего?
Луиза указала на мать, жестом обвела одежду на собственном теле и одними губами выговорила что-то вроде «ты». Потом топнула ножкой и выпалила:
– Какой же ты глупый, папа!
– Довольно, Луиза.
– Мама, я же Симпсон.
– В таком случае немедленно налейте мистеру Казалету ванну, или гранаты я достану сама.
– О, будет сделано, мадам.
– Ну и что все это значит?
– У меня новое платье, – она поднялась, чтобы показаться ему. – Тебе нравится?
– Прелесть. И вправду очень мило. Тебе идет, – на самом деле платье показалось ему невзрачным. – Это Гермиона тебе сшила?
– О, нет, дорогой. Просто у нее была распродажа. Вообще-то я купила не одно, а три. И теперь мне совестно.
– Вздор, – на душе у него вдруг стало легко. – Ты же знаешь, я люблю, когда ты красиво одеваешься.
Когда он ушел к себе в гардеробную, Вилли встала перед большим зеркалом. Платье его отнюдь не воодушевило. С другой стороны, мужчины в этом ничего не понимают, а платье пригодится – оно идеально подходит для театра и сидит хорошо, а берта вокруг низкого выреза скрывает ее довольно маленькие и обвисшие груди. Видимо, ужасная мода двадцатых годов, когда все утягивались и сходили с ума по мальчишеским фигуркам, навредила их мышцам. Тайком от Эдварда она каждое утро делала упражнения в попытке восстановить их, но улучшений пока не замечала. А в остальном она в хорошей форме. Она снова присела к туалетному столику и аккуратно нанесла два маленьких мазка румян: мама вечно твердила ей, что макияж вульгарен, и Эдвард признавался, что недолюбливает его, но она заметила, что женщины, которыми он особенно интересуется, красятся довольно ярко. Например, Гермиона. Алая губная помада, яркий лак на ногтях, темно-синяя тушь для ресниц… Вилли вынула из ящичка губную помаду и слегка коснулась ею губ. Помада имела темно-карминовый оттенок, смотрелась немного странно, и Вилли сжала губы, чтобы распределить ее равномерно. Чуточку аромата Ormande от Coty’s за уши, и она готова.
Вернулась Луиза, гранаты были извлечены из плоского и довольно потрепанного кожаного футляра: гранаты восемнадцатого века, бриллиантовой огранки – ожерелье и длинные серьги к нему. Пока она вдевала в уши серьги, Симпсон сражалась с застежкой ожерелья.
– Можете выложить мою коричневую сумочку, тисненого бархата с бисером, пока я схожу пожелать доброй ночи мисс Лидии.
– Хорошо, мадам… Мадам, мама, а мне обязательно ужинать вместе с няней? Можно поужинать в моей комнате?
– Зачем тебе это понадобилось?
– За столом она ужасно нудная. Вернее, нудная она всегда, но за столом это особенно заметно.
– А ты не думаешь, что она может обидеться?
– Могу сказать, что у меня разболелась голова.
– Ну хорошо. Но только сегодня.
Лидия уже лежала в постели в детской спальне. Ее волосы были по-прежнему заплетены в короткие косички, из которых над ушами выбились влажные короткие прядки. Она была одета в голубую фланелевую ночную рубашку. Новый редингот висел на стуле возле постели. Шторы были задернуты, но вечерний свет пробивался между кольцами и ложился полоской в просвете между полотнищами штор. При виде Вилли Лидия сразу села в постели и воскликнула:
