– Слушай, как вообще понять, что это не моча выходит, а кое-что другое?
– Не знаю.
– Я же смотрел, другого выхода там нет. Как думаешь, Давенпорт перепутал?
– А может, у него и спросишь, если приспичило?
– Он не со мной говорил, он Трейверсу рассказывал. И потом, как я у него спрошу? Он же староста. Как будто ты не знаешь, – добавил он.
– Ну и какое тогда тебе дело? Может, заткнешься наконец?
– А ты, может, пойдешь ко всем чертям? Привяжешь к ногам два камня и прыгнешь в бассейн? Или… – Сегодня он разошелся, значит, если его не остановить, будет продолжать часами без умолку, придумывая все новые места, куда Саймону пойти, и новые способы что-нибудь с собой сделать.
– Псст! – зашипел Саймон. – Кто-то идет!
Никто не шел, но Кларксон сразу заткнулся, потому что Галбрейт предупредил, что он сделает с ними обоими, если наставница зайдет и узнает, что его нет на месте (в прошлый раз он пригрозил отрезать от них перочинным ножом очень маленькие, чтобы не увидела наставница, кусочки и скармливать своей крысе), и Саймон весь семестр гадал, от какой части тела отрезать кусочки больнее всего и сколько времени пройдет, прежде чем они умрут. Поэтому оба затихли и стали ждать, и Саймон наконец-то отдался приятным размышлениям о том, что сделает сразу же, как только приедет домой, – разберет кран, который собрал из конструктора мекано в прошлые каникулы, и начнет строить разводной мост вроде того, которым хвалился Доусон (Полли он разрешит помочь ему разбирать кран, а к мосту ее даже не подпустит), а к чаю будет шоколадный торт с грецкими орехами и засахаренными фиалками, и мама обязательно отрежет ему кусок с орешком…
– Знаешь, что еще говорил Галбрейт?
– Что?
– Он сказал, что его тетка – ведьма. И что он попросит ее заколдовать нас, если мы на него донесем. Как думаешь, она сможет? И превратит нас во что-нибудь? Ну, как в «Макбете»…
В следующем семестре они собирались ставить «Макбета», поэтому на английском все прочитали его. Последовала пауза, оба обдумывали открывшееся обстоятельство, по мнению Саймона, гораздо более страшное, чем отрезание от них по кусочку, которое все равно когда-нибудь кончится. Потом Кларксон боязливо спросил:
– Во что бы тебе особенно не хотелось превратиться?
– В сову, – не раздумывая, ответил Саймон, – потому что тогда Галбрейт каждую ночь глазел бы на меня. – И когда Кларксон зашелся ухающим смехом, добавил: – Берегись! Смех у тебя уже совсем совиный.
Смех Кларксон перерос в беспомощное повизгивание, и Саймону пришлось встать и хорошенько отлупить его подушкой, чтобы он заткнулся. Только после того, как Кларксон несколько раз подряд запросил пощады, Саймон оставил его в покое – при условии, что тот больше за всю ночь ни слова не скажет. Само собой, он не сдержался бы, но тут оба услышали, как Галбрейт взбирается к окну по водосточной трубе, и притворились спящими. Но Саймон еще несколько часов пролежал без сна, размышляя о тетке Галбрейта…
А в дортуаре побольше, в другом конце здания, Тедди Казалет лежал на спине и молился: «Господи, пожалуйста, пусть она не приедет на станцию встречать меня. А если приедет, пусть не целует меня у всех на виду. Хотя бы этого не надо. И не разрешай ей надеть ту идиотскую шляпку, в которой она была на Дне спорта. Господи, прошу тебя! А лучше всего – пусть вообще не приезжает».
* * *
– Так удобно?
– М-м… – Она чувствовала, как его усы щекочут ей лицо в темноте. Попыток поцеловать ее в губы он не делал, но на всякий случай она добавила: – Ужасно спать хочется. Замечательный ужин был у Мэри, правда? И выглядела она прелестно, да?
