– Три рубля, известно. А может, он у меня неделю проживет и столоваться будет. Тогда пять.
– Видно будет. Выходите, сударь. Пелагея хоть и ворчунья, но у ней чисто и насекомых нет. Она вас и чаем напоит. Ну, а я поехал. Работа.
Тим кивнул и вошел в пропахший кошками подъезд. Бабкина квартира изнутри напоминала избу. Деревянный стол с вышитой белой скатертью, всюду салфеточки, занавесочки, кровать с высокими потемневшими от времени резными спинками и даже печка в углу. Но вникать в такие подробности сейчас не было сил. Странное неприятное чувство сковывало движения, не давало задуматься. Тим понял, что боится, боится этой неизвестности, нелепой обстановки, людей, которые отнеслись к нему с участием, устроили на ночь. Он чувствовал, что стоит хорошенько пораскинуть мозгами, и действительность окажется такой жуткой, что лучше уж ничего не знать и не понимать. Он боялся именно того, что всему непонятному найдется объяснение.
Бабка суетилась вокруг него, выставляла на стол какие-то миски, чашки.
– Проходите, сударь, проходите. Может быть, чайку?
– Спасибо, я позавтракал.
– Эка, милой. Ночь уже, ужинать, и то поздно. Ты поешь, поешь, устал с дороги. Поешь и ложись, я тебе в угловой постелю. Там кровать мягкая, пуховая. А денежки и утром заплатить можно, не к спеху.
– Я сейчас заплачу.
– Вот и хорошо. Ты, милой, присядь, откушай.
Тим достал из кармана бумажки, полученные на сдачу в булочной, и уставился на них в недоумении. Там значились числа с большим количеством нулей. Бабка подвинулась ближе, вытерла руки о фартук и приготовилась, но, увидев купюры, сделала шаг назад и притихла.
– Сколько с меня причитается?
– Три рублика за ночь, но если вам, сударь, здесь понравится, то я и на полный пансион беру, всего пять рублей.
– Возьмите сами, сколько надо за неделю с полным пансионом, – неожиданно для самого себя предложил Тим.
– Да у меня и сдачи-то с таких денег нет, господин хороший. Вы уж не обижайтесь на старуху. Потом заплатите, когда пожелаете.
Тим пожал плечами, и сел за стол. Только сейчас он понял, как замерз и устал. Бабкин чай пах незнакомыми травами, пирожки с капустой таяли во рту.
После еды сразу потянуло в сон. В соседней комнате стояла необъятных размеров кровать с кучей вышитых подушечек. Маленькое окошко выходило на задний двор и стену соседнего дома. Но Тиму было не до красот. Как только за бабкой закрылась дверь, он разделся, влез на предложенное ему ложе и утонул в мягких перинах. Ему вспомнилось, как когда он был маленьким и все они еще жили вместе, мать качала его на руках, и ему было так же уютно и мягко, как на этой перине. Он заснул, успев еще подумать о том, что перин теперь не бывает, и они, наверное, ровесники резной кровати.
Вряд ли его сон был бы так спокоен, знай он, что происходит за дверями спальни. Бравый фонарщик, обеспечивший ему приют на ночь, никуда не ушел, а напротив, терпеливо дожидался чего-то, прохаживаясь вдоль соседнего дома и стараясь не мелькать перед окнами бабкиной квартиры. Наконец, когда Тим уснул, Пелагея вышла на крыльцо и поманила его к себе.
– Он? – спросил фонарщик.
– Точно он, – заверила его старуха. – Одежа чудная, и денег куры не клюют. Выложил мне такие тыщи, что я и не видала никогда.
– Тыщи – то тут причем? Что он говорил?
– Молчал все больше и по сторонам оглядывался. Да ты не сумлевайся, ступай. Наше дело доложить, а господин квартальный сами разберутся, тот или не тот.
