Таша томилась возле окна, наблюдая как огромная туча с тёмно-серыми подпалинами, засыпав густым снегом все дорожки ― теперь не выйти, пока дворники не расчистят, ― медленно уползла в поля.
– Нянюшка, ску-у-у-чно! Поиграй со мной. Или расскажи что-нибудь. Ну пожалуйста!
– Скушно ей! ― возмутилась Варвара Ивановна, чувствуя с самого утра какую-то непонятную маету в сердце, ― с тобой тут вожусь, пока твоя учителка где-то шастает, да всё мало. Нет бы сама чем занялась, так нет ― стоит, канючит. Поиграла б для прилику. Ну, ладно, ладно, не хнычь, будет тебе история.
– Страшная? ― с надеждой спросила девочка.
– Да нет, обычная. Ужастей не велено сказывать.
– Нянюшка, но хоть чуточку, а?! Я никому не скажу. И дрожать не буду. Правда, правда.
– Хорошо. Только языком-то потом не трепи…
Нянька завозилась на стуле, устраиваясь удобнее, а Таша послушно в кресло перебралась, рядом Веточку посадила. Слушает.
– Давным-давно, когда я девчонкой в родительском доме жила, была в нашем поселке семья одна…, ― начала свой рассказ Варвара Ивановна.
– Богатая? ― поинтересовалась Таша, любившая во всём конкретность.
– Не бедствовали, в дому своём жили. Сам хозяин, как щас помню, не злой был, бывалыча, что и карамельками нас, робятню, одаривал. А мы и рады-радёшеньки. Но я не об этом. Пожалился как-то Василий мужикам, с кем любил чарку-другую принять, что клопы по ночам одолели. Никакого с ними сладу нету. А один-то, из друзей-приятелей, пустобай известный, и дал совет, как от них избавиться единожды и навсегда: брось, грит, на уголья только что истопленной закрытой печи немного ртути и уйди с семейством на некоторое время. Вернёшься, ни одной этой клещевидной твари не встретишь. Так Василий и сделал. Протопил печь, закрыть не забыл, вот только ртути не пожалел ― щедро на уголья кинул, и ушёл с домочадцами к снохе. Ночевать. Поутру вернулся и обомлел, глаза трёт. Потолок, стены, шкапы все и лавки ― серебром покрылись, сверкат-переливаются, аж смотреть больно. В сундуки полез и там всё до последней ниточки серебряное. А в спальной комнате лежит на серебряной софе дочь его, вся будто в инее, даже волосы. Но не дышит ужо…, от паров ртутных задохнулась, бедная. Он-то, хозяин, когда с вечера уходил, думал, что дочка, как и собиралась, уже к подружке ночевать ушла. И не проверил. А она возьми да и уснула. Вон оно как повернулось. Была дочка-невеста и нету… Уснула на веки вечные. Эх, золотые вы песочки и серебряна река…
– А принц? ― деловито уточнила Таша.
В её жизни ещё не было смертей, поэтому девочка, взяв за основу сказочный опыт, наивно полагала, что всё поправимо ― приедет принц, поцелует барышню, она тут же оживёт и все будут счастливы. Или водицей живой кто побрызгает, что тоже хорошо.
– Прынц, говоришь, ― спохватилась нянька, как бы дитё не травмировать печальным концом, а то не дай бог опять по ночам бродить начнёт, ― а как же, не прошло и часу, как прынц, самый что ни на есть настояшший, появился в доме Василия, увидал серебряную красавицу и тут же влюбился, пал пред ней на колени, уста свои к ея приложил, целует, не оторвать. Та и очнулась. И жили они долго и в радости.
Закончив по-быстрому историю ― вот-вот гувернантка вернётся, Варвара Ивановна девочке напомнила:
– Ты это, учителке своей иль маманьке, смотри, не сказывай, что я тебе тут наплела, а то погонят меня со двора за вредные разговоры-то.
