Княжнин подошел к посыльным как был, в колете. Только маску и рапиру подхватил расторопный мальчишка-денщик.
– Вам надлежит незамедлительно исполнить сие предписание, – с важностью проговорил порученец графа Зубова, протягивая озадаченному капитану отяжеленный сургучом пакет. При этом из-под епанчи, на которой еще не растаял снег, открылся пышный аксельбант и красный артиллерийский мундир адъютанта, подчеркивающий, что приславший его всесильный фаворит – не только вершитель всех судеб в Российской империи, но еще и генерал-фельдцейхмейстер[3].
Ничего не добавив от себя и не дожидаясь, пока капитан Княжнин хотя бы вскроет пакет, красавчик адъютант покинул фехтовальный зал, потеснив в дверях другого посыльного. Тот позволил себе что-то недовольно буркнуть по-немецки. Этот не очень молодой господин в подбитой дорогим мехом шубе не был военным и субординацией подчеркнуто пренебрегал. Причина такого независимого поведения простого посыльного стала понятной, когда «немец» передал Княжнину маленькую, без конверта, записку, напоминавшую медицинский рецепт. Записка и в самом деле была от медика. И вес этот крохотный листок бумаги имел не меньший, чем тот солидный пакет, который Княжнин уже держал в руке. Значимости придавала ему подпись лейбмедика самой Государыни Императрицы господина Роджерса, уведомлявшего, что он готов принять Княжнина у себя завтра в десятом часу утра.
Княжнин все еще тяжело дышал. Запоздалая струйка пота побежала по щеке, и в ту же секунду смышленый Андрюха подал своему господину полотенце. Княжнин ничего не понимал. Вытерев пот, он вскрыл пакет в надежде хоть что-то прояснить.
В зале вновь зазвенели рапиры, но Княжнин даже не обернулся, чтобы посмотреть, кто из товарищей занял его место против маэстро. Капитан-поручику Княжнину предписывалось отправляться в Варшаву в распоряжение российского посланника и командующего войсками в Польше генерала Игельстрома с тем, чтобы обеспечивать его личную безопасность. Ехать следовало немедленно, разве что не в ночь, а на рассвете. Уже и подорожная была вложена в пакет.
Такая спешка, будто открыт заговор против нашего посланника, и без хорошего фехтовальщика Княжнина в Польше теперь никак не обойтись. Но на самом-то деле причина совсем другая. Все стало ясно.
Нынче, когда Княжнин со своими егерями стоял во внешнем карауле Зимнего дворца, его заметила государыня. На секунду – именно что на секунду – задержала взгляд и даже бросила фразу. Княжнин, стоявший смирно, как истукан, расслышал дословно:
«Какие бравые офицеры у нас во внешнем карауле! Вот этот- просто куколка!»
И все. Ведь обыкновенная шутка! Однако в укутанной в меха свите сделалось какое-то движение, кто-то еще что-то сказал тихонько, уже, конечно, не разобрать. Княжнин, хоть и не смел шелохнуться, ловил на себе любопытствующие взгляды. Государыня, не любившая мороза, уже шла дальше, а бывший при ней в этот несчастный момент встревоженный Платон Зубов все еще смотрел на статного капитана Преображенских егерей, и взгляд фаворита не сулил ничего хорошего.
Стало быть, кто-то шутку государыни всерьез воспринял и решил, что следует «бравого офицера» незамедлительно осмотреть лейб-медику. Для начала. Чтобы, ежели доведется «случай», по части физического здоровья нового фаворита сомнений не было. Но дабы никакого такого «случая» произойти не могло, граф Зубов поспешил, пока более ясного намека от императрицы не сделано, услать приглянувшегося ей преображенца в Варшаву. Спасибо, что не в Тмутаракань какую-нибудь.
