– Будут, сэр, – согласился сержант.
– Постараемся идти ближе к вершинам, – сказал Шарп.
В холмистой местности кавалерия потеряет преимущества – скорость и боевой порядок, – а ее офицеры станут легкой мишенью для хороших стрелков.
Харпер посмотрел на расстрелянных французов:
– Сэр, вы имели право на это?
– Ты имеешь в виду, разрешают ли королевские установления казнить пленных? Нет, конечно. Так что никому не говори.
– Ни словечка, сэр. Я ничего не видел, сэр, и парни то же самое скажут. Уж я за этим прослежу.
– Придет день, – сказал Шарп, глядя на державшегося в отдалении генерала Лу, – я и его поставлю к стенке.
– Аминь. – Сержант обернулся и посмотрел на лошадь, так и стоявшую на привязи посреди деревушки. – Что с ней будем делать?
– С собой мы взять ее не можем, – сказал Шарп.
Склоны были слишком круты, а он рассчитывал идти как можно выше, там, где не смогут преследовать конные драгуны.
– Но будь я проклят, если оставлю противнику пригодную к службе лошадь. – Он взвел курок винтовки. – Хотя и противно это делать.
– Хотите, сэр, это сделаю я?
– Нет, – сказал Шарп, подразумевая «да», потому что убивать животное ему и впрямь претило.
И все же он это сделал. Звук выстрела катился эхом, отражаясь от холмов и затихая, пока лошадь билась в агонии.
Стрелки укрыли мертвых испанцев камнями и соломой, но предоставили французам хоронить своих мертвецов. После этого они поднялись к туманным вершинам, чтобы продолжить путь на запад. В сумерках они спустились в долину Туронеса, не обнаружив признаков преследования. Ни вони от натертых седлом до крови лошадиных спин, ни отблесков серого света на серой стали. И лишь однажды, когда день угас и желтые огоньки свечей замигали в окнах редких домишек вдоль реки, где-то в темнеющих холмах вдруг раздался скорбный волчий вой. Одинокий в ночи, зверь выл долго, и лишь эхо вторило ему.
Шарп поежился.
Окна замка Сьюдад-Родриго смотрели на холмы за рекой Агедой, где сосредоточились британские войска, но в эту темную, дождливую ночь не было видно ничего, кроме двух факелов, горящих под аркой тоннеля, прорытого в толще одного из защищающих город громадных крепостных валов. Серебристые струи дождя вспыхивали красным, на мгновение поймав отсвет пламени, прежде чем разлиться по гладким камням мостовой. Каждые несколько секунд у входа в тоннель возникал часовой, и тогда огненным блеском мигало острие примкнутого штыка. Но никаких других признаков жизни не наблюдалось. Французский триколор промок и обвис; он теперь не реял горделиво, а лишь уныло трепыхался, так что невозможно было разглядеть цвета из-за дождя, поливающего стены замка и мечущего брызги в глубокую амбразуру, приникнув к которой за аркой наблюдал мужчина. Мерцающий свет факелов отражался в толстых кварцевых линзах очков с проволочной оправой.
– Может, он и не придет, – сказала сидящая у камина женщина.
– Если Лу говорит, что придет, то придет, – ответил, не оборачиваясь, мужчина, чей чрезвычайно глубокий голос не соответствовал внешности.
Человек этот был худ и на вид слаб, имел узкое умное лицо и близорукие глаза. Рябые щеки выдавали перенесенную в детстве оспу. Он носил неброский темно-синий мундир без знаков различия, поскольку не нуждался ни в золоченых цепях или звездах, ни в эполетах, аксельбантах или эглетах для подтверждения своей власти и значимости. Майор Пьер Дюко был человеком Наполеона в Испании, и все, кому должно, от короля Жозефа и ниже, знали это.
