Тревога на её лице сменилась трогательным выражением:
– Ты что, всё о нём думаешь?
– Я чёртов параноик, времени свободного полно, переживаний никаких. Вот мозг и заполняет пустоту. Ты просто скажи: он играет в теннис?
– Я даже не знаю… – она растерялась. – Раньше он не играл. Да с чего ты взял?
– У тебя на последней фотке в Инстаче мужские кроссовки раскиданы, баул какой-то.
Оля рассмеялась:
– Ну и что? Это Егор, папин заместитель. Ты его видел, наверное. Нет? Макс, ну это же их корт. Я там гостья. Егор давно играет, поддаётся мне иногда. Ты теперь из-за Егора переживать будешь?
– Нет. Ты ему просто передай, что, если он слишком поддаваться будет, я выйду и зарежу его.
– Ты же это не серьёзно? – её глаза смеялись.
Что-то понравилось Оле в моей решимости. Я подумал сбить градус и ответил жеманно:
– Всё так сложно и запутано, что мне нужно сначала обсудить ситуацию с психотерапевтом.
– Болван! – она снова толкнула меня бедром. – Возвращайся уже скорее.
Я дождался, когда её машина отлипнет от забора, и быстро пошёл обратно. В кармане куртки болталась капсула с радием – та капсула, которую ещё прошлой осенью зачем-то дал мне Братерский. Её стоило давно выкинуть, но такой мусор не бросишь в урну.
* * *
Меца я впервые увидел в начале января, и он мне не понравился. Мы столкнулись в коридоре: он шёл на меня так, словно готов был пройти насквозь. В застиранной рубашке и трико он напоминал вахтёра и посмеивался, как бытовой алкоголик, который с утра страдает похмельем, а выпив, сыпет остротами.
Я бы так и не узнал его, если бы не один инцидент в столовой.
В женской половине корпуса была старушка-шизофреничка: маленькая дама, которую все избегали. Иногда она была весёлой, иногда очень грустной.
Однажды она напала на меня с признаниями:
– Вы потрясающе выступали! – говорила она, кладя ладони мне на грудь. – Вы отлично говорили! Я так восхищена! Саша, вы очень способный человек.
Глаза её светились. Она немного напоминала мою старую учительницу по химии.
Я подыграл ей, поблагодарил. Но улыбка стаяла с её лица, как сургуч, и глаза заблестели отчаянием. Она стала озираться, не узнавала меня, пугалась. Её и не должно было быть в мужском крыле – она забрела случайно. Санитар увёл её под локоть.
Старушка часто путалась. Как-то в столовой она пристала к хмурому пациенту в спортивном костюме с расстёгнутым воротом, под которым виднелась невероятной толщины золотая цепь. Он лечился от алкоголизма и затяжной депрессии. Не знаю, что именно сказала ему старушка, но мужик вдруг взорвался:
– Да это вы, коммунисты, всё и развалили! Жалко ей! Ты же и развалила! И доносы ты строчила! Подстилка сталинская!
Старушка, принимая его за кого-то другого, сжалась. Санитаров не было. Кто-то из пациентов смотрел безразлично, кто-то ошеломлённо. Мужик кричал, привстав от ярости, и казалось, кинется на неё.
И тут откуда-то появился Мец, схватил его за ухо, прижал к столу и несколько секунд что-то нежно шептал. Выглядело это, будто Мец душил барана. Я ждал, что мужик бросится на него, швырнёт тарелкой или укусит, но когда Мец ослабил хватку, тот уткнулся в тарелку и больше не говорил.
Мец проводил старушку к женской половине столовой и потом сел недалеко от меня.
– Что вы ему сказали? – спросил я.
– Объяснил, кто тут подстилка.
За эту стычку Мец получил предупреждение от руководства клиники. Мы перешли с ним на ты.
