Радио-сисадмин не нуждалось в предварительных ласках. Олег комментировал подкисший пакет молока и тут же переходил к перспективности криптовалют. Колдуя с микроволновкой, он вспоминал о кабелях с неправильным сечением, которые мешают ему подключить новый сервер.
Я ещё пытался смотреть на экран смартфона, но Олега всё сильнее вспенивал пространство своим безобидным трёпом. Вдруг он с неподдельным интересом спросил:
– Кстати, как там ваша борьба с Лушиным? В чью пользу пока?
Я оторвался от экрана. Округлый энергичный сисадмин был хорошо осведомлен. Он знал, например, что его зарплата в полтора раза ниже, чем у напарника, которого нанял Алик якобы ему в помощь. Уши Олега были везде: в бухгалтерии, в курилке, в кабинетах начальства. Он не был сплетником, он, скорее, напоминал ведро, в которое вольно или невольно валят всё подряд, наивно полагая, что мимо ведра ничего не прольётся.
– А что это за «борьба с Лушиным»? – спросил я лениво.
– Ну Алик велел Мостовому выбирать одного из двух. Или тебя, или Лушина. Второго под жопу.
– А, ясно… – отмахнулся я. – Уже год болтают. То меня или Лушина, то Лушина или Киржачеву. Я даже не парюсь.
Олег отрицательно покачал сэндвичем, прожёвывая и радуясь, что поймал меня на неведении.
– Нет, после четвергового совещания это началось, – сказал Олег. – Вроде Алик не против тебя оставить, а Гриша Мостовой больше за Лушина.
Ноль деликатности. Олег не злой парень, он просто слишком много играл в шутеры, чтобы воспринимать жизнь всерьёз. Но у Олега нет ничего личного ко мне, а значит, он вряд ли преувеличивает.
– Да мне по барабану, – отмахнулся я. – Мои возможности известны, возможности Лушина тоже, хотят выбирать – пусть выбирают.
– Не, ну так-то правильно. Да и хрен им за воротник, капиталистам грёбаным! – заржал он.
Через минуту от него осталась лишь две капли майонеза на краю оранжевого стола. Олег убежал разбираться с кабелями, телефонной станцией и моргающими лампами в бухгалтерии. Его зарплата была в полтора раза ниже, чем у напарника, но он не терял надежды.
Я смотрел на едва заметное вращение кофе в кружке. Двигалось оно не быстрее часовой стрелки. Пенки уже не было. Вкус был приторно-горьким. Я выплеснул кофе в раковину.
Я же много раз проигрывал в голове этот сценарий. Вот меня вызывает Мостовой и говорит то, что он говорил всем уволенным до меня. Он говорит: ты неплохой журналист, но нам нужно оптимизировать штат. Он говорит: было приятно с тобой работать. И смотрит наискосок на край стола.
Где-то внутри я желал этой болезненной определённости, возможности пожалеть себя или сказать, что меня не так-то просто сломать. Я мечтал о новых горизонтах, и вакансиях, и пьянящих первых днях на новом месте. В глубине души я был не против уйти и даже мечтал об этом.
Но Лушин… Этот выбор между мной и Лушиным оскорблял. Он приводил в бешенство.
Боря Лушин пришёл в редакцию позже меня. Ему было за сорок, но поначалу он казался слегка обрюзгшим ровесником. Он обладал искусством втягивать тебя в разговор кажущейся простотой манер, а потом становился хвастливым и высокомерным. Нудно и подолгу, с таинственной недосказанностью, он объяснял, как здорово перепланировал квартиру и как сам установил спутниковую тарелку, рассчитав правильный угол.
Он делал многозначительные паузы. Его мысль нужно было читать между строк. Лицо как бы спрашивало: «Ну, понял, да?», хотя ты ничего не понял и даже не знаешь, зачем тебе это понимать.
