Но не это главное. Главное, я стал видеть их повсюду. Тошнотворность моего состояния словно обрела центр кипения, и то, что раньше проходило через меня волнами, вдруг окончательно прояснилось. Блабериды. Они везде.
Алик Ветлугин блаберид, это очевидно. А Гриша Мостовой – разве он не блаберид? Эта мысль искушала меня, волновала и мучила. Говорила ли во мне зависть? Гриша отличался от нас педантичностью и образованностью, он был интеллектуалом, продолжателем дела своих предков. Но…
Но чем больше я смотрел на него, тем больше он казался мне блаберидом. Брезгливость, с которой он произносил слово «блаберид», заставила задуматься – может быть, попадание оказалось чересчур точным?
Мысль окрепла, когда Братерский показал мне определение блаберидов. Примеряя его на Гришу, я вдруг осознал, что его интеллектуальность была лишь формой доминирования над нами, полуобразованными журналистами, которые выбрали профессию за её непыльность. Гриша не порождал новых мыслей. «Хождение по кругу» хорошо определяло способ его мышления, потому что всё прочитанное и обдуманное им не приводило к смещению фокуса мысли, а лишь вызывало круговорот одних и тех же аргументов из статьи в статью.
Великие события, участниками которых были его предки, он низводил до каких-то пуговиц на мундирах, форму и материал которых он готов был обсуждать часами, лично и в соцсетях.
Я вдруг отчётливо увидел причины непротивления Гриши тому, что низкорослый человек, вроде Алика, который младше его лет на восемь, указывает ему дорогу и насмехается, пусть беззлобно, над его монументальным творчеством. Не хитрость и не отсутствие гордости делали Гришу лояльным. Увеличение зарплаты и грядущее расширение бизнеса мотивировало Гришу, который вдруг понял, что с Аликом он способен монетизировать свою эрудицию в два раза лучше.
Эту гипотезу я слышал несколько раз от других, но пропускал мимо ушей, поскольку всё же считал Гришу человеком высокого полёта. Но взятое с потолка слово вдруг расставило всё на свои места: Гриша – блаберид, он ходит по кругу и стремится от холода к теплу, он хочет весёлой толкотни вокруг и хочет возвышаться над этой толкотней, потому что он внук советского дипломата, наследие которого он дробит, делит и продаёт. Он готов на компромиссы.
Как-то я встретил в кафе давнего товарища, Ваню, друга детства, с которым виделся лишь изредка. В молодости он слыл одаренным человеком, хорошо рисовал, имел твёрдую руку и абсолютный слух. Одно время я был покорен им, точнее, той лёгкостью, с которой ему удавалось нарисовать шарж на учителя физики; две-три линии окурком на серой стене туалета – и сходство было пугающим. Теперь Ваня раздался вширь, стал насмешлив, неприятно деловит и напорист; теперь он был агентом компании, которая продавала холодильное оборудование. Расставаясь, я понял, что если наша дружба и существовала, это было слишком давно. Нас уже не было, вместо нас пришло что-то другое, чему ещё недавно не было названия.
Блабериды были везде. Шуршание их чешуек звучало угрожающе. Хуже того, блабериды словно поняли, что я знаю их маленькие секреты. Всё чаще я слышал упрёки в том, что я изменился, стал злее, что я даже высокомерен.
Но и это было не самое плохое. Хуже всего, что однажды я посмотрел в зеркало и увидел там блаберида. Он смотрел на меня и хищно водил усами. Почему я не замечал его раньше?
