Рики Аги может почувствовать, как мне горько, как я соскучился. Почувствует непременно, поднимет тревогу, взбаламутит всех, бросится сам на помощь через всё то расстояние, что мы прошли без него.
Я вспомнил – и перестал думать о хорошем, и ощутил непреодолимое желание тоже лечь и отвернуться к стене от несправедливости мира. И от всякой надежды.
Да, я бы отвернулся от всего хорошего и, после всего того, что пережил за эти дни, стал бы другим человеком. Стал бы жёстким, циничным, недоверчивым и грубоватым. И моя Ната разлюбила бы меня. Сейчас я понимаю и представляю, я вижу себя таким, каким мог бы стать, но не стал. Может, потому, что Петрик вдруг попросил:
– Миче, спой. Спой о том, что когда-нибудь это кончится, и всё будет по-прежнему.
А у меня отобрали читру, представляете! Почему – это выше моего понимания. Но я запел для Петрика песню о нём, о нашем пути и о том, что он когда-нибудь приведёт нас домой. Пел – и не верил.
– Опять на закате, сквозь блеск и красу облаков,
Парящих, плывущих над морем под первой звездою,
Летит на сады и леса светопад лепестков
Отцветшего солнца, померкшего вместе с зарёю.
И столько мы видели этих красивых картин:
Вечернее солнце лучи растеряло от ветра!
Недолгую жизнь их полночи лелеет камин,
Костёр у дороги, и печь, и свеча у портрета.
А ты, приманивший для света один лепесток
Из солнечной жизни и тайны, Вселенной кусочек,
Давай же мне спой, как распустится новый цветок
Из тёмных глубин непроглядной, пугающей ночи.
Костёр у дороги, но где окончанье пути,
Настольная лампа, объятий тепло, жар ладоней?
Один лепесток – он не вечен, но ты не грусти:
Он в памяти сердца, и ярче при мыслях о доме.
О хорошем? Ладно.
Было кое-что. Да, было.
Сая развелась с омерзительным Троком.
Он и его мамаша, она же свекровь, прочно сели в тюрьму за издевательства над Саей и прочие свои преступления. Дядюшка заплатил за недопустимое отношение к племяннице такой штраф, что ого-го! Кажется, ему пришлось переехать в жильё, чуть лучшее, чем сортир на огороде. Ещё долго будут говорить об этом по ту и эту сторону Айкри: пусть другим неповадно будет. А Сая стала теперь обладательницей хорошего приданого. Разбирательство тянулось долго, уже после того, как Сая стала свободной. Вызывали, как я уже говорил, и нас с Чудилой.
Перед знаменательным событием, возродившим в нас надежду на побег, мне приснился сон.
В оконце вливались свет Навины и прохладный ветер середины весны, тихий говор охраны и далёкий рёв Някки. Я глядел в тёмный квадратик воли, и заснул незаметно. И видел всё в том же тёмном квадрате распустившуюся ромашку, любимый цветок моей покровительницы Эи, разумнейшей из сестёр. Серединка ромашки была оранжевой и светилась в небе звездой. На миг заслонив собой эту звезду с лучами-лепестками, в окошко прыгнул чёрный, молодой, здоровенный волчище.
– Привет, знакомец! – обрадовался я, ничуть не испугавшись. Во сне мне показалось, что это тот самый волк, которого я спас от расправы на пляже у реки. Я был рад, что он уже не хромает, а хвост держит высоко и победоносно. Выглядел зверь не страшнее домашнего пса, и я протянул руку – захотелось его погладить. Но он отшатнулся от меня, сел на пол и взглянул укоризненно. Тогда я заметил, что он принёс мне письмо. Простой желтоватый конверт волк держал в зубах и показывал, чтобы я его взял. На конверте вместо адреса было написано имя Петрика Тихо.
