Благословение имени. Взыскуя лица Твоего - страница 22

(Мф. 18, 3).

Это «как» в детях есть состояние, которое может длиться всегда, никогда не иссякнуть. Оно – как древняя фреска, покрывающаяся копотью, которая нуждается в непрестанном очищении. Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите, – как сказано у Апостола (1 Фес. 5, 16). Живите под взглядом Божиим, осмелюсь добавить, – с царственной памятью о нем.

У нас, у взрослых, у несвятых, нет той памяти благодарения, от Царства Небесного нас отнесло куда-то вдаль, «в сторону этики». Над «этикой» не стоит превозноситься, она не приведет нас на небо, но не даст соскользнуть на путь тех, кому лучше было бы повесить камень на шею. Оглядываясь на наш мир, можно сказать: не так уж и мало. Но не с того ли должна начинаться «этика» взрослых, чтобы защищать ребенка повсюду, где дарованное в нем Царство оказывается под угрозой? Начиная со всякого ребенка и кончая тем, что живет в нас самих.

«Мы, – говорит также Климент Александрийский, – существовали уже прежде создания сего мира, потому что сотворение нас решено было Богом гораздо ранее самого сотворения нас, и следовательно уже ранее своего сотворения мы существовали в мысли Божией…»13 Из мысли Его в здешнее существование мы входим через тень Царства, дверью несведущей мудрости, еще не умеющей отличить Слова от Безмолвия, просто жизни и того, что «сверх». В каждом ребенке творение повторяется, потому что Господь рассказывает о Себе по-новому.

Другой скульптор сказал: чтобы создать статую, я беру камень и отсекаю от него все лишнее. Тот, кто занимается ваянием из «камня слов», мог бы повторить нечто подобное. Так поэт берет неочищенную словесную породу из привычной языковой повседневности, в которой пребываем все мы, и убирает из нее то, что заслоняет первозданный, им найденный смысл. Чтобы высечь статую из словесной глыбы, он снимает с нее то, что пристало и налипло к ней после миллиона словообменов. Он просеивает слова в их потоке, фильтрует, отбрасывая все, что не относится к сокрытому образу, который каждый из нас смутно ощущает и носит в себе.

Но кто этот смысл изначально определил, из какой породы высек? Кто зачал его в нас для будущего рождения? Самая точная, тонко организованная речь и черновики наших разговоров прибегают почти к одному и тому же словарю. Остается загадкой: как из словесной трухи и непроглядной пыли вдруг появляется и озаряет нас краешек той невиданной истины, которая связует человека и Бога?

Эта истина должна существовать еще до всякой человеческой речи, задолго до того верного, откликающегося ей слова, которое, улавливая ее, извлекает из темноты. Как будто кто-то «проявляет» ее как фотографию с каких-то негативов, хранящихся в моей памяти, в отпечатках, оставшихся на моем существе. Я узнаю эту истину как весть о самом существенном, знакомом издавна. Окружающий мир из хаотичного и «сырого» становится иным, освоенным, очеловеченным моим сознанием, откликающимся некой правде, которая заложена в нем в качестве первозданного сокрытого смысла.

Здесь, однако, начинается другая череда вопросов: в какой степени мое, схватывающее, впитывающее мир сознание принадлежит действительно мне? Откуда возникают все эти образы, которые я могу разделить с другими? Одни говорят, что они уже заложены в предыстории всякого человеческого