По рассказам бабы Дуни выходило, что слово обладает такой силой, которую доподлинно представить невозможно. Даже проклятие простого человека, – не ведуна, не ведьмы, – может сбыться, если брошено в роковое время и в полном гневе. Старая женщина советовала племяннице нет-нет, да и перекрестить рот, чтобы ненароком дурное слово не выскочило и не навредило близким. Анна под влиянием бабы Дуни и классиков невольно прониклась убеждением, что слово не только сочетание звуков, несущих информацию, а нечто большее, обладающее неведомой энергией, существующее по своим законам независимо от человека.
В этом Анна убедилась сама. К слову «жалость» относилась, как ко всем остальным, особого значения за ним не видя. А вот Арсений свозил ее в деревню к своей маме, и это слово наполнилось живой сутью. Маме Арсения под пятьдесят было. Всю жизнь проработала дояркой. Невозможно тяжелая жизнь. А она, как живинка. Глаза голубые-голубые. И такие добрые! В них была какая-то изначальная природная доброта, которую даже война не убила.
Агафья Даниловна, так ее звали, была до всех участлива. Ее все в деревне любили. Заболеет кто, посылает гонца, чтоб пришла. Посидит она рядом, а больной легче. Арсений говорил, что у его мамы вера была такая. Всех надо жалеть. Помогать, как можешь. А если этой жалости не будет, а каждый только о себе радеть станет, то и рассыплется народ. Нельзя нашему народу без жалости к ближнему. Эти слова Анна запомнила на всю жизнь.
Свою статью Арсений принес Анне первой. Передал и ушел, только и бросив:
– Почитай.
Она не раз, а десять раз перечла написанное Арсением, веря каждому слову, а когда они снова встретились, то Анна подошла к Арсению и, глядя на нее суровыми детскими глазами, сказала:
– Я тебя уважаю.
Потом очень даже деловито, взяв в руки листки со статьей, предложила:
– Надо отнести в «Новый мир». Твардовский напечатает.
А пришел он на этот раз с какой-то сумкой. В ней отказалась пишущая машинка.
– Никто это не напечатает, кроме тебя, – сказал Арсений.
В те времена ходили по рукам запретные рукописи, и в этом не было ничего удивительного. Птицу не заставишь молчать, а человека – думать. Анна с той же детской серьезностью согласилась, и ей не докучало перепечатывать на машинке одно и то же на тонкой папиросной бумаге, чтобы зараз получалось больше экземпляров. Старательности у нее было не отнять.
Больше всего нравилось Анне, что статья была написана живыми словами, и не злопыхателем, а человеком искренним, желающим добра. И она была совершенно согласна с тем, что страной должны управлять Советы, если она называется советской. Разве можно с этим спорить? И разве автор не прав, когда пишет, что наши вожди называют чудовищным обманом масс призывы церковников к терпению, а за это обещают рай, но только на том свете? Но ведь сами власти тоже сулят полное счастье при коммунизме, который народ строит, строит, а он все дальше уходит по срокам. Мол, дети будут жить привольно, а то и внуки. Чем же отличаются одни от других? Не надо кормить народ сказками, люди взрослеют. Раскроется обман, что тогда?
Сама Анна относилась к жизни очень даже понятливо, золотую рыбку не ждала. Да и не попросила бы у рыбки даже нового корыта. Она работала в детском саду, какие-то деньги получала и купила бы сама. К чему тут чудеса? И боярских палат не захотела бы, и царицей быть ей ни к чему было бы, а тем более – владычицей морской. От всего этого счастливей не станешь. Так думала Анна Ванеева. И тому пониманию жизни был причастен Арсений Корнеев.
