– Надо же, как мы похожи! – воскликнул Фрэнк. – Я считаю в музыкальном творчестве многих поколений не меньше богов, чем в художественном искусстве. Однако, душою я больше предан живой музыке.
Сцена засветилась огнями – начался концерт. Музыканты играли на одном дыхании. Фрэнк взирал вперед, как околдованный, и Эмме отчётливо показалось, что её присутствие здесь не обязательно – слишком он увлекся тем, что происходило на сцене.
Концерт длился час, и Фрэнк просидел до самого конца, внимательно глядя только на музыкантов. Эмме стало скучно, но обстановку сглаживал полный зал народа. Она следила за ними глазами неотъемлемого любопытства и даже заметила, как одна кудрявая женщина очень яркого грима периодически обращалась глазами к Фрэнку. Эмме было лестно, что её мужчину выделяют из толпы. Фрэнк изредка вставлял реплики нарастающего восхищения.
– Правда, они таланты? – спрашивал он, так и не притронувшись к своему бокалу вина. – Я слышал их концерт два года назад. И сейчас они стали играть ещё лучше!
Натягивая улыбку, Эмма разделяла его мнение. Притворяться ей было легко. В конце концов, чтобы понравиться ему, она готова вылепить из себя нечто совершенное и не столь значимо, что при этом потеряет собственную индивидуальность.
Вскоре они покинули здание, ещё грохочущее музыкой старых пластин и топотом каблуков танцующих женщин. Фрэнк был доволен вечером, и Эмма тоже осталась довольна, потрудившись на славу быть понимающей и весёлой. Её искушала мысль, что Фрэнк в знак симпатии поцелует её. Но этого не произошло. Он словил такси, привёз её к дому, а на прощание лишь предложил свидеться завтра. Зная, как льстит мужчинам похвала, Эмма отобрала много душеугодных слов и продолжала изображать полную удовлетворенность отдыхом. Фрэнк ушёл с улыбкой, а Эмма, смущенная, что тот не поцеловал ей руку, поняла, что дорожка к его сердцу лёгкой не будет.
Следующие дни они посещали выставку французского пейзажиста Огюсто Руссо – талантливого, но известного лишь узкому кругу. Фрэнк знал художника лично. Их познакомил Роберт Харли – лучший приятель с детства, который тесно якшался с творческими людьми.
Безусловно, Фрэнк попал в свою стихию. Он много рассказывал о художнике: длинноволосом, с красивыми зелёными глазами, грубым носом и перебравшемся из Венесуэлы в Лондон. Рассказывал о написанном сюжете, о применении масла, кистях, холсте – обо всём, что важно для художника и до смерти скучно знать обычному зрителю. Фрэнк знал всё, но не делал из этого себе уважения. Он располагал мыслями, что Эмме интересны подробности черновой работы. Эмма кивала, тревожно пытаясь сохранить самообладание. Она беспокоилась получить вопрос, на который не держала в запасе ответ и начала жалеть, что выставила себя глубокопознавшей искусство. Но Фрэнк по неясным причинам не спрашивал её ни о чём, и Эмма вздыхала с приходящим облегчением.
Затем ясная приветливость погоды сменилась леденящим порывистым ветром. Частые проливные дожди не позволяли дорогам полностью высохнуть. Небо померкло, облака загромоздили его, насыщаясь серой грустью – смотреть на них было тоскливо. Деревья сбросили листву и терпели суровые нападки северо-западных воздушных масс. Прогулки отодвинулись на более благоприятную погоду, потому Фрэнк и Эмма часто пили чай дома у мистера О'Брайна.
Там Эмма познакомилась с Робертом Харли. Это был двадцатичетырехлетний британец, среднего роста, статной фигуры – так, без особой примечательности; разве что глаза изощренно выделялись: черные, небольшие, проницательные, как у сокола. Лоб был высоким, с чрезмерно открытыми висками и двумя едва заметными линиями, которые с годами преобразуются в глубокие морщины; нос заостренный, с приподнятыми в бок ноздрями, что в сочетании с низко опущенными уголками рта насыщало его вид интеллигентной строгостью. Густые волосы были зачёсаны набок. Он не был красив, но что-то в нём интриговало наблюдателя. В его заурядной сущности проскальзывала тень всезнающего могущества и необъяснимой печальной загадки. Он получил медицинское образование при больнице Св. Луки, одевался строго, костюмы менял согласно случаю и, вопреки желанию смотреться солидно, никогда не переусердствовал. Парадный костюм от повседневного отличался бутоньеркой в петлице пиджака, верхнем кармане, или запонкой с камнями на отвороте. Он отращивал усы, и смотрелись они на нём столь же юными, как и был он сам.
