Блеск и нищета Жанны Дюбарри - страница 21

Отведав запретного плода, достойный цензор почувствует необходимость проявить к нашей протеже самую большую снисходительность.

Вся эта история полностью лишена смысла, но она веселит меня и приносит редкое удовольствие. Невозможно дожить до моего возраста без того, чтобы не убедиться, что жизнь – это игра, что мудрость человека заключается в том, чтобы добавить к ней одну-две сцены по своему выбору.

(Герцог де Шуазель, «Мемуары», глава XXII.

Отрывок)

В 1768 году перед тем, как Двор отправился в Компьень[72], один из друзей прислал мне письмо с просьбой принять женщину, которая интересовала некоторых моих знакомых, и эта женщина о чем-то хотела меня попросить. Я был в это время в Париже[73] и ответил, что она может прийти на следующий день. Она действительно пришла. Мне она показалась не слишком красивой, вела себя стеснительно, грациозности в ней не было, и поэтому я решил, что она – какая-та провинциалка…

Возможно, Шуазель был единственным из своих современников, кого вовсе не тронула красота

Жанны. С этой точки зрения «шутка» герцога де Ришелье провалилась с самого начала. Шуазель даже в ссылке оставался смертельным врагом молодой женщины, полностью поддерживая мнение самого Короля. Досада бурлила в нем даже тогда, когда он писал свои «Мемуары», и, несомненно, именно в своей чернильнице Шуазель нашел темные краски, с помощью которых он не описал, а испачкал прекрасное лицо Жанны.

…Я ясно увидел, – написал он далее, – что эта женщина была из тех девиц, что хотели вытянуть из меня деньги по наущению Дюбарри. Я вовсе не нашел ее приятной. Впрочем, вполне естественные подозрения о состоянии ее здоровья помешали мне приступить к цели ее визита…

«Цель визита» была достаточно понятной, чтобы Шуазель смог в этом ошибиться. Министр испугался подцепить одну из тех болезней, о которых говорят лишь с помощью метафор или иносказательно и лечение которых занимает намного больше времени, чем произнести их названия.

Спустя несколько дней я узнал из истории, рассказанной мне за ужином одним молодым человеком, что мадемуазель Вобернье звалась Ангелом, это была ее профессиональная кличка, что она была на содержании этого Дюбарри по прозвищу Плут уже несколько лет, что ее знали все молодые люди и часто посещали. Г-н де Фитц-Джеймс[74] имел ее, равно как и г-н де Сент-Фуа. Наконец, она была публичной девкой. Получив такие сведения, я поблагодарил бога за то, что сумел сдержать свою галантность…

…Он себя поздравляет с тем, что смог устоять перед авансами просительницы. С самого начала этой истории и до сих пор ясно, что отказ переспать с Жанной был очень редким явлением, более значительным и богатым последствиями, чем факт обратного.

У нас в распоряжении очень мало документов, касающихся последовавших за этим недель. Дюбарри, Ришелье и т. п. вообще ничего не писали, а если и писали, то короткие записки, продиктованные необходимостью момента, и изъяснялись уклончиво. Содержание этих записок незначительно, их серую прозу нет смысла воспроизводить.

И опять-таки именно от герцога де Шуазеля до нас дошел наиболее полный рассказ, хотя в очень кратком и недоброжелательном виде и неласковом стиле, о первых шагах Жанны при Дворе. Или, чтобы было понятнее, о ее первых ночах в постели Короля:

В 1768 году в Компьень в шикарном экипаже приехала одна женщина, привлекшая к себе столь большое внимание, что придворные и министры сразу же поняли – эта женщина прибыла в Компьень ради удовольствий Короля. Не знаю, почему я в тот год приехал в Компьень, потом я туда обычно не ездил. Король уже неделю находился там. По приезде я узнал от г-на де Сент-Флорантена