А то убежали раз, – но я этому не свидетель – менты сказывали. Свалили, значит, трое, а побег организовал эстонец – националист. Ушли куда-то далеко, и он там им говорит: я вас вывел, а теперь, мол, давайте сами, – а я своей дорогой пойду. Ну и что?! – тех двоих через неделю привезли, а этого и след простыл. Всё у него было рассчитано. Умный мужик, – добрался до своих, а там попробуй – достань у лесных братьев… Вот так-то у них, – подытожил он после короткой паузы, и, вздохнув, добавил, – ну, давайте, корешки, поспим, – и тяжело повернулся к стене.
В камере повисла тишина.
Когда Сашка проснулся, там уже никто не спал, – курили, вполголоса разговаривали.
После продолжительного ночного забвения, где ему снилась нормальная человеческая жизнь с обычными повседневными заботами, вдруг явилась суровая реальность. Под горло подкатил ком.
– Ну, ты и дрыхнуть! – сказал, взглянув на него, лежавший по соседству, шофёр, – я так почти и не спал, только чуть задремлю – сразу кровь вижу, мертвецов, – аж передёрнет всего!
– Ну, а ты хоть чего видел во сне, вижу: что-то недоброе, осунулся-то вдруг весь? – спросил, посмотрев на Сашку, смуглолицый.
Сашке вдруг вспомнился ещё один короткий предутренний сон: – Да снилось, что выкрал я у милиции все на меня бумаги и сжёг, – чуть повеселев, сказал он.
– Сон, вообще-то неплохой, – коротко кивая, сказал смуглолицый, – не переживай, много не дадут. А вообще-то у нас самым счастливым ночным видением церковь считается. Это к скорому освобождению.
Но Сашке снова стало дурно и не до разговоров, – опять на сердце тяжко навалилась его беда. Он стрельнул у кого-то чинарик, и, опустив голову и жадно вдыхая дым, стал ходить по, свободному пока ещё, узкому камерному проходу.
На какое-то время организм давал отдохнуть, притупляя чувство горечи. Тогда парень обдумывал, как вести себя на суде. Но перерыв длился не долго, – душевный груз возвращался, сдавливая разум тупой, тяжёлой тоской.
Вскоре шофёра и Сашку вызвали к дежурному. Там были ещё двое арестованных. Вооруженный сержант объявил им, что повезёт их в тюрьму, строго и громко предупредив, что шаг в сторону будет считать побегом и стрелять начнёт сразу и без предупреждения, на что один из арестованных усмехнулся.
– Я серьёзно говорю! – ещё больше повысив голос, сказал конвоир, – шутки и веселье здесь неуместны. На выход, вперёд!..
Их доставили «воронком» в тюрьму. Потом строем повели уже за закрытыми её воротами. Зловеще скрипели многочисленные внутренние замки, двери. Со стен, медленно поворачиваясь из стороны в сторону, двор озирали автоматические телекамеры.
Арестованных завели в тамбур, состоящий из четырёх мрачных, шероховатых бетонных стен и металлической сетки вместо крыши.
Сержант кивнул принимающему офицеру на того, усмехнувшегося парня:
– Весёлый, – на всё ему смешно.
– А мы его здесь научим родину любить, – подмигнул сержанту офицер, на что арестованный опять улыбнулся.
– Ах ты, сынок! – вскипел офицер, двинув вперёд корпус, – здесь не у тёщи на блинах, быстро порядку научим! Ну, что глаза-то пялишь? – Быстро в наручники его! – резко повернул он в сторону раскрытой двери голову…
Вскоре парень был в наручниках. Охранники, заперев дверь, ушли.
– Я знаю эту штуку, – сказал закованный, заинтересовавшимся его наручниками, друзьям по несчастью, – главное – поменьше их дёргать да шевелить, они самозатягивающиеся. Вообще-то, уже крепко жмут. Ну, ничего, снимут – куда денутся.
