Больше всего Маше понравилась бабушкина кошка. Огромная, рыжая, она сначала изучала гостей из дальнего угла комнаты, а потом, словно что-то решив, быстро подошла к девочке и ткнулась головой прямо ей в ногу. Ткнулась почти больно, как будто бодалась. Маша тут же забыла про чай и про приличное поведение и начала кошку гладить. Довольное рыжее существо развалилось на ковре, растопырив все четыре лапы и длинный хвост. Маша тоже сползла на пол и начала с кошкой разговаривать. С бабушкой разговаривать было неловко, вон она какая красивая и страшная. Пусть мама с ней говорит. А с кошкой было спокойно и легко. «Маша!», – раздражённо окликнула её мама. Ей было стыдно за дочкину невоспитанность. «Не трогай, – неожиданно мягко, почти тепло, сказала бабушка, – пусть». И Машу с кошкой оставили в покое.
Потом, когда они ехали домой, Маша поняла, на что был похож этот поход в гости. На спектакль. Только они – и мама, и бабушка, и сама Маша – были не зрителями, а актёрами. Мама отрепетировано что-то рассказывала, бабушка – так же отрепетировано – слушала. И только Маша сделала что-то не так. Она слышала по телевизору выражение «завалила роль». А Маша взяла и сама вся завалилась. На пол. Прямо за чаем! Ну и ладно. Она всё ещё чувствовала под руками тёплую кошкину шерсть, и даже поглаживала в метро свой рюкзачок – кожаный и обычно холодный. А ещё! Бабушка тоже оказалась рыжей! Как кошка! И как Маша.
***
Высокая огненно-рыжая женщина в длинном вишнёвом халате стояла у окна. На руках она держала большую и тоже рыжую кошку, показывала кошке мир за окном. В этом мире шли по тропинке к остановке две девочки – постарше и помладше. Девочка постарше крепко держала маленькую за руку и тихо одёргивала, если та начинала подпрыгивать на ходу или смотрела не под ноги, а на небо. Рыжая девочка не обижалась, несколько секунд шла смирно, а потом снова начинала вертеть головой и подскакивать.
«Наша. Это наша», – сказала кошке женщина в окне.
Оса билась отчаянно и бестолково. Огромная, страшная, она была в ужасе и поначалу не замирала ни на секунду. Инга сначала услышала ритмичное «шмяк-шмяк», и уже потом, заинтересовавшись источником звука, увидела чудовище, бьющееся между новенькой и абсолютно целой москитной сеткой и стеклом. «Шмяк!» Появление Инги оса проигнорировала. «Шмяк! Шмяк!» Инга отскочила от окна и хотела было заорать, но вспомнила, что дома никого нет и не заорала. А смысл? Ей очень хотелось убежать, всё так же молча, спрятаться от страшной – и что самое ужасное – непонятно как оказавшейся по эту сторону сетки – осы. Само сочетание слов «по эту сторону» пугало каким-то настоящим, не осиным, страхом. Подумаешь, насекомое. Но думать как раз не хотелось. Хотелось кричать и плакать. И звать на помощь. Инга почувствовала, что в комнате жарко и очень душно. Помявшись на пороге, она всё-таки развернулась и ушла на кухню, – там можно было открыть окно и спокойно подумать о своей трусости.
Инга уже взялась за пластиковую ручку и вдруг вспомнила, что москитная сетка там, в комнате, цела, она это точно знает. А оса – поди ж ты – пробралась, и бьётся сейчас прямо в стекло. Размеренное «Шмяк! Шмяк!», кажется, слышалось даже в противоположном углу квартиры. Не открывая фрамуги, Инга внимательно осмотрела эту – кухонную – сетку. Окна пора помыть. Она провела пальцем по стеклу. Знакомый раздражающий звук царапнул, но не сильно. Скрежет по стеклу или металлу Ингу никогда особо не раздражал, это Димку всё раздражало: и скрежет, и слишком громкий смех, и Инга.
