Близнецы. Часть первая - страница 27

– Кстати, хотел сказать, – обращается к нему Фирюль, пользуясь мгновением тишины. – Мне нравится баллада о Рубене и Ильзе.

И, в два глотка допив дорогущий сильванер, уходит, оставляя озадаченного мастера в одиночестве.

Фирюль снова вспоминает о Тегане Перебей Ребро только спустя полдня, на развилке большого тракта, когда подходит время приема порошка. Сунув руку за пазуху, он никак не может нащупать металлический кругляшок – переложил куда-нибудь, что ли? Обшарив карманы, а затем и вытряхнув содержимое котомки на землю в стороне от дороги, Фирюль четко осознает, что ничего не терял и не перекладывал. Даже пальцы помнят: он проверял, на месте ли порошок, перед тем как снять кафтан в той гребаной комнате.

Да только нет больше баночки. Вот и все.

Фирюль беззвучно усмехается. В горле клокочет кашель, смешивается с хохотом. Все человеческое, вымученное, искусственное вдруг ниспадает, как разорванная страстным любовником одежда.

– Да пошел ты, – говорит он Тегану, Любеку, Отто Тильбе, отцу и самому себе.

Он в произвольном порядке скидывает еду и вещи обратно в котомку, не заботясь о том, что может случайно что-нибудь раздавить. Вороной бьет копытом смешанный с грязью снег, и брызги прилетают Фирюлю в лицо. Он бросает наскоро слепленный комок в ответ, вызвав у коня поистине жеребячье недоумение, и утирает рукавом висок.

Этот жест напоминает о высокой волне, разрезанной пополам острым лезвием прибрежных скал. Множество крошечных капель воды смачивают обветренную кожу. Фирюль дышит соленым воздухом, а буйное море поет ему песни на чужом языке. Он старается запечатлеть в сердце эти ощущения, чтобы возвращаться к ним, когда придется снова променять гальку на болотную грязь.

И вот сейчас, отряхивая от этой грязи забитую под завязку котомку, Фирюль принимает решение повернуть на юг. Ему хочется еще раз увидеть море. И он его, чтоб им всем пусто было, увидит.

Крюк занимает даже больше времени, чем предполагалось – не меньше пары недель, – но Фирюль, унюхав во встречном ветерке морскую соль, пускает коня рысью и усмехается: по приятной щекотке в носу уже ясно, что оно того стоило. Правда, рыбацкая деревушка, отмеченная на картах этой местности, кажется, сильно изменилась за последние несколько лет – при ближайшем рассмотрении Нагоска оказывается зарождающимся портовым городом. Земля изрешечена заборами: здесь возводят доки, мастерские, склады, ни на миг не замолкает стук и свист. Выходит, покоя и уединения придется искать где-то в стороне. «А кто у меня может быть в Нагоске? – чешет затылок Фирюль. – Вроде бы никого».

Ему улыбается проходящая мимо девушка с длинной черной косой, но он ей не отвечает – на новые знакомства теперь нет ни сил, ни времени. Фирюль любуется блестящей рябью вдалеке и выбирает, в какую сторону отправиться: к западу или к востоку от поселения. «Бронт западнее, – думает он, – вот и поеду-ка по пути». Вороной одобряет выбор хозяина бодрым ворчанием и без понукания берет галоп. Они неплохо сработались за эти несколько недель. Немного жаль будет однажды насовсем расстаться.

Исполосованный песком и снегом берег Бездонного моря производит неоднозначное впечатление. Природа будто до сих пор не определилась, какими красками расписать это место, и мажет кисточкой как попало. Фирюлю больше нравилось море летнее, бурное, беспокойное – и еще другое, осеннее, полусонное, которое хаггедцы называют Добрым. Сейчас тоже неплохо. Он ведь никогда не бывал еще на родном берстонском побережье. Но даже теперь Фирюль все равно вспоминает первую встречу с великой стихией. Такое не забывается никогда. И, вот незадача, никому не расскажешь. Те, кто видел – мертвы, а кто не видел – ни за что не поверят.