- Что значит «давать видеться»? – вот только что речь шла о совместной опеке, а сейчас Исаев уже говорит иное.
- Они будут жить со мной постоянно. На моей территории. Я не доверю воспитание своих детей постороннему мужику, которого ты рано или поздно приведешь в дом. И не позволю настраивать малышей против меня. Будешь приходить ко мне и проводить с ними время. Пока они маленькие – можешь жить на территории дома и заниматься их воспитанием. Комнату я тебе выделю.
От того, с какой наглостью он говорит, что даже целую комнату, так уж и быть, выделит мне в доме и позволит воспитывать моих же детей, как приходящая служанка, нервы сдают. Исаев с катушек слетел!
- Ты с ума сошел?! – не выдержав, повышаю голос чуть ли не до крика, - Я, по-твоему, кто? Просто нянька для собственных детей?! Приходить я в твой дом могу?? Жить рядом с детьми и воспитывать их, пока они маленькие?? Ты вообще весь стыд потерял? Как ты вообще смеешь такое говорить, ведь сам же недавно пенял мне, что я детей увезла, когда ты, бедняжка, без отца рос!
Ни о каком спокойствии, даже показном, речи уже не идет. Вся моя тактика, которую я так старательно репетировала, после прихода Исаева просто трещит по швам. Но как вообще возможно спокойно воспринимать такие слова? Это же просто немыслимо!
Богдан наступает, оттесняет меня к кухонной тумбе и вдруг больно хватает щеки ладонью, стискивает, обжигает льдом темно-карих глаз.
- Я озвучил условия. Не согласишься – вылетишь отсюда. Так и быть, я заплачу тебе за то, что выносила моих детей. Сколько сейчас платят суррогатным матерям за эту услугу? Два миллиона? Три? Доплачу в два раза больше, раз уж малышей было двое. Говорят, многоплодная беременность протекает особенно тяжело.
Лучше бы меня ударили взаправду, чем я услышала подобные слова от некогда родного мужа. Он ведь всерьез это предлагает, хотя знает всю мою историю, в курсе, насколько дорого и тяжело дались мне близняшки. Внутренности обжигает обидой и я, размахнувшись, собираюсь влепить Исаеву пощечину, сильную настолько, насколько вообще возможно. Чтобы вообще забыл собственное имя и то, что подобную грязь можно матери говорить.
В последний момент Богдан отпускает щеки, перехватывает мое запястье и сжимает. Его пальцы будто прожигают кожу насквозь.
- Думай, Снежик, - словно издеваясь, снова называет меня тем самым прозвищем, от которого раньше ёкало сердце, - Завтра у юриста озвучишь решение.
Я смотрю в глаза Богдана и распадаюсь на части. Мой мозг просто не может объять тот факт, насколько этот мужчина, на руках когда-то меня носивший, стал жестоким ко мне. Говорит о том, что рос без отца и не готов отказаться от детей, но тут же угрожает лишить меня материнских прав. Меня! Ту, кто вынашивала их, кто вскармливала грудью, пока он спокойно спал с моей сестрой.
- Я и не знала, какой ты двуличный, Богдан, - выдавливаю с горечью, не узнавая в человеке перед собой того самого мужчину, в которого когда-то втрескалась по уши, будучи совсем зеленой девчонкой.
- Это не двуличие. Я всего лишь защищаю свое право быть отцом.
- Защищаешь права, отбирая их у других? – морщусь, как от боли, и выпаливаю: - За что ты мне мстишь, Исаев? За то, что ушла? Тебя это задело? Ты же говорил раньше, что сам всегда бросал девушек первым. Мой уход так мужскую гордость задел?
- Не говори глупостей. Ты для меня больше ничего не значишь, - рычит Богдан, а сам взглядом испепеляет. Раньше, в пылу ссоры, он всегда смотрел на меня так, прежде чем наброситься, словно оголодавший зверь. Тогда мы «мирились» бурно, долго и не один раз. Но сейчас мы – враги и ничего больше между нами нет, кроме обид и ненависти. Только дети связывают. Так ведь?
