Всё как всегда в уездном городе N…
Итак, по вечерам блокнот превращался в машину времени, куда сбегались уже сто раз помянутые мурашки выстроиться прерывистой цепочкой и замереть на очередном белом поле… Покуда её не угнали, машину эту.
С заявлением о пропаже я не стал никуда обращаться и не проявлял чувства законного недоумения от посягательства на персональное пространство полки, во избежание злорадных деклараций, что надо было раньше в эту тему думать.
Да пару раз меня уже предупреждалось упрёками завуалированными под вопрос: что это за хулиганскую херню я шкрябаю в том блокноте?.
Но потом главный городской психиатр поставил диагноз, что блокнот недостаточно буйный и его можно отнести обратно – лежать под боком толстой бандероли.
Доносители исполнили предписание врача, но не оказались готовыми к том, что за этим последует…
А и что же ну что же такое было-то?
Ни-че-го!
Вид пропажи возникшей обратно не возбудил во мне реакции уловимой невооружённым глазом, и с той поры количество неприкасаемых на этажерке резко возросло до двух—коричневый и серый—на пути к равенству пигментации под слоем пыли равной толщины.
Обстановка, как и текущий вокруг неё момент, убедительно свидетельствовали о несвоевременности взаимодрессирующих забав на бумажно-клеточном уровне.
Впрочем, прекращение игрищ могло произвестись и в пику чрезмерно любопытным вертухаям, чьи рефлективные взгляды в сторону лежбища на лаке полки, совместно со следами пальцев, порою бороздивших глубины пыли на обложке, подсовывали дедуктивный вывод о неутолённом любопытстве: но что же дальше-то в той хулиганской писанине?
Ни-че-го.
Снесите психиатру, авось да высмотрит развитие сюжета и без опоры на очертания букашечек в так никогда и не написанных строках.
Поэтому начало из той точки оказалось фальстартом…
Сигналом дальнейшей попытки стал том издательства Penguin Books в мягкой обложке одолженный мне пару лет спустя (сроком на десять лет) в момент моего отъезда в Закавказье…
Первая зимовка по ту сторону гор проводилась в пионерской комнате двухэтажной школы. Прежде это был просто дом, но затем хозяина раскулачили или же он добровольно отказался от прав домовладения и в деревне появилась школа для обязательного среднего образования.
К моему приезду то или иное событие стало уже достоянием прошлого, а бередить детальными расспросами я воздержался.
Помимо меня в комнатушке на втором этаже зимовали также горн с барабаном и стол заваленный парой десятков книг—школьная, затрёпанная до дыр библиотека—и множество счастливой детворы в пухлых пачках плакатов из плотной бумаги завесивших две стены грамматической наглядностью Английского и Армянского языков. Третьей стены едва хватало для деревянной двери в школьный коридор, а четвёртая состояла из дощатого бортика метровой высоты под рамой балконно остеклённого переплёта.
Один из квадратиков стекла заменялся куском непрозрачной жести с дырой для торчащей наружу буро-ржавой трубы от жестяной печечки ростом по колено окружающим, на её собственных жестяных ножках всё того же же древнего оттенка.
Горн с барабаном безмолствовали на шаткой этажерке у двери, рядом с ними временно помалкивал увесистый колокольчик опоясанный литой надписью «Дар Валдая», пока не затрезвонит сигнал начала/конца урока/перемены.
Неподатливо сучкастые поленья я колол на дрова для печечки под их навесом во дворе, неподалёку от дощатого сортира на две персоны, с двумя дверьми, помеченными буквами Կ и Տ.
