Молотов сидел полуопустив веки. Затем сказал:
– Советский Союз совершенно не заинтересован в Индийском океане. Он расположен достаточно далеко от него…
Потом сделал паузу, неожиданно подался вперед, к Риббентропу, и продолжал, но теперь уже энергично:
– А вот в европейских делах и в безопасности своих южных границ мы заинтересованы. И об этом уже было дважды сказано господину рейхсканцлеру. Нас интересуют не слова и не бумажки, – продолжал он все громче и настойчивее, – не с-слова и не бумажки. Мы требуем эффективных гарантий нашей безопасности. Мы обеспокоены судьбой Румынии и Венгрии. Я еще и еще раз спрашиваю немецкую сторону: каковы намерения держав оси в отношении Югославии и Греции? Что будет в дальнейшем с Польшей? Когда немецкие войска уйдут из Финляндии? Намерено ли германское правительство считаться с нейтралитетом Швеции?
Молотов перечислял свои вопросы быстро и четко, как бы не желая давать Риббентропу время для обдумывания ответов.
Спрашивая, он все более и более подавался вперед, приближая свое лицо к Риббентропу, и наконец умолк.
Наступила пауза. Откуда-то сверху доносились глухие разрывы бомб и очереди зениток.
– Что это: допрос? – медленно, не то спрашивая, не то угрожая, произнес наконец Риббентроп.
Молотов откинулся на спинку кресла и пожал плечами:
– Да нет, почему же? Просто советское правительство было бы благодарно за соответствующие разъяснения…
– Но все это второстепенные проблемы! – воскликнул Риббентроп почти с отчаянием. – К тому же и вы до сих пор не ответили на главный вопрос фюрера: намерена ли Россия сотрудничать с нами в деле ликвидации английской империи?
Молотов прищурил глаза.
– Вы действительно уверены, что с Англией покончено? – спросил он.
– Несомненно!
– Тогда, – уже не скрывая усмешки, сказал Молотов, – разрешите задать последний вопрос: если это так, то п-почему мы сейчас сидим в этом бомбоубежище? И чьи это бомбы падают сверху?..
…В тот же день вечером Риббентроп доложил Гитлеру, что переговоры оказались безрезультатными и что Молотов, не проявивший никакого интереса к участию в пакте трех, объявил о своем отъезде.
…Я стояла у окна вагона. Поезд замедлял ход, появились знакомые мне приметы Белокаменска: будка стрелочника, стоящее на пригорке здание школы, огороженный невысоким забором стадион.
Было так приятно, так радостно сознавать, что через несколько минут я приеду, а завтра проснусь рано утром в маленькой, чисто прибранной комнатке и буду долго лежать в постели, не двигаясь, в полудремоте, и слушать тиканье раскрашенных настенных часов с гирями на тонких, длинных, чуть тронутых ржавчиной цепочках, и крик петуха, и стук телеги, и ленивое цоканье копыт – все эти милые, простые, успокаивающие звуки, которые никогда не услышишь в Ленинграде.
Впереди два с половиной месяца тихой, бездумной жизни. Каникулы. Как хорошо!..
Все осталось позади. Зачеты, Анатолий, Звягинцев с его телефонными звонками, отец, мама, библиотечный зал, анатомичка, этот лекарственный запах – смесь йода, формалина и карболки, который въедается в кожу, постоянная нехватка времени, вечная спешка – все, все осталось позади!
Сейчас поезд остановится, я выйду из вагона и увижу тетю Машу и дядю Егора, они будут, как обычно, стоять в центре перрона, под часами. Увидев меня, они всплеснут руками и заспешат навстречу. Я все это знаю наперед, потому что уже привыкла, – так было и в прошлом году, и в позапрошлом, и в позапозапрошлом, уже несколько лет подряд я приезжаю сюда на каникулы – когда-то школьницей, а теперь вот студенткой.
