Блондинка - страница 80

Обычно мистер Хэринг улыбался Норме Джин, девочке тихой, застенчивой, чрезвычайно хорошенькой, с соблазнительной не по годам фигуркой. Она носила свитеры на пару размеров теснее, чем нужно. В каждом ее движении и взгляде так и сквозило неосознанное кокетство. По крайней мере мистеру Хэрингу казалось, что неосознанное. Пятнадцатилетняя секс-бомба, и, похоже, вовсе этого не осознает. А уж глаза, глаза!

Безымянное стихотворение матери Нормы Джин показалось мистеру Хэрингу «незаконченным». Стоя у доски с мелом (было это после уроков; Норма Джин пришла к нему на внеклассное занятие), он показывал ей недостатки «авторской рифмы». «Красный» и «красках» можно считать рифмой, хотя и не слишком удачной – однокоренные слова. А вот «голубой» и «ничего» – это вообще никакая не рифма. Ну, Норма Джин и сама это понимает. Во второй строфе с рифмами дела обстоят еще хуже: первая и третья строчки не срифмованы вовсе, а вот «головой» и «неведомой»… Да, это может показаться рифмой, окончания одинаковы, но нарушен размер. Стихи должны звучать музыкально, – в конце концов, ты их слушаешь, а не смотришь на них. И что за «Серебряна»? Он никогда не слышал о такой стране и сомневался, что она существует. «Туманный смысл и недомолвки» – вот типичные недостатки так называемой женской поэзии. А для крепкой поэзии нужна крепкая рифма, и потом, смысл стихотворения обязательно должен быть ясен.

– Иначе читатель просто пожмет плечами и скажет: «Э-э-э, да я сам могу написать куда лучше!»

Норма Джин засмеялась – только потому, что засмеялся мистер Хэринг. Ее глубоко смутили недостатки в материнском стихотворении (хотя она упрямо считала его красивым, странным и загадочным), но она вынуждена была признать, что и сама не знает, что это за страна такая – «Серебряна». И виновато добавила, что мать ее не училась в колледже.

– Мама вышла замуж, когда ей было всего девятнадцать. Хотела стать настоящей поэтессой. Хотела быть учительницей. Как вы, мистер Хэринг.

Это заявление растрогало Хэринга. Какая же славная девочка! Но он по-прежнему держал учительскую дистанцию.

Голос Нормы Джин как-то странно дрожал, и Хэринг мягко спросил:

– А где сейчас твоя мама, Норма Джин? Ты с ней не живешь?

Норма Джин молча помотала головой. На глаза ей навернулись слезы, а юное лицо застыло, словно в ожидании страшного потрясения.

Только тут Хэринг вспомнил, как слышал, что она сирота, находится на попечении округа и живет в семье Пиригов. Ох уж эти Пириги! В прошлом у него учились и другие приемные дети из этой семейки. Просто удивительно, что эта девочка такая ухоженная, здоровенькая и смышленая. Пепельные волосы чисто вымыты, одета опрятно, хоть и слегка вызывающе. Дешевый красный свитерок соблазнительно обтягивает красивую маленькую грудь, а юбочка из серой саржи едва прикрывает ягодицы. Уж лучше не смотреть.

Он и не смотрел, и не собирался. Он жил с изнуренной молодой женой, четырехлетней дочерью и восьмимесячным сыном, и это видение, безжалостное, как палящее солнце пустыни, вечно стояло перед его покрасневшими от усталости глазами.

Но все же он выпалил:

– Знаешь, Норма Джин, приноси другие стихи, и твои, и твоей мамы. Всегда, в любое время. С удовольствием их почитаю. Это же моя работа.

И так вышло, что зимой 1941 года Сидни Хэринг (он был любимым учителем Нормы Джин во всей ван-найсской школе) стал встречаться с ней после занятий, то раз, то два раза в неделю. Они без устали говорили – о чем же они говорили? – в основном о романах и стихах, которые Хэринг давал Норме Джин на прочтение. Она читала «Грозовой перевал» Эмилии Бронте, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Землю» Перл Бак, тоненькие сборники стихов Элизабет Баррет Браунинг, Сары Тисдейл, Эдны Сент-Винсент Миллей и, наконец, любимого поэта Хэринга, Роберта Браунинга. Он продолжал «разбирать» ее девичьи стишки (она никогда больше не показывала ему стихов матери, и правильно делала). Однажды они засиделись допоздна, и Норма Джин вдруг спохватилась, что ее давным-давно дожидается миссис Пириг, которой она обещала помочь по дому. И тогда Хэринг предложил ее подвезти.