Орлов молча сел в кресло.
«И определить его невозможно. Нету для него метафизических понятий», – подумала Таня.
Спиридон перестал прыгать, и все как-то смирились.
– Мы все записали, о чем мы с вами разговаривали в ваше отсутствие, Григорий Дмитриевич, – как-то по-деловому, вполне рационально вдруг сказала Анфиса, которая и вела разговор с пустым креслом.
Орлов молча кивнул головой.
Таня не всегда могла выдерживать его взгляд: что-то в ней разрушалось от него. Все же пришедшие поздоровались с ним.
– Помогите нам, Григорий Митрич! – провыл Коля.
– Если я тебе помогу, – помрешь, – отдаленно ответил Орлов.
Коля сразу повеселел и забыл подвывать.
– Он вас любит, Григорий Дмитриевич, – умиленно прошипел переставший прыгать Спиридон. – Хоть робеет, но любит.
– Я любить меня никому не запрещаю, – холодно ответил Орлов. – А ты все балуешься, Спиридон? Летун эдакий?
– Какое, Григорий Дмитриевич, – сам оробел Спиридон. – Ничего у меня пока не выходит.
Он даже пошатнулся, задел стол, отчего качнулся бачок квасу на нем.
Выражение лица Орлова все время менялось на поверхности: то он было насмешливым, то жутким, то серьезным, то ошалелым – но все эти выражения не имели никакой связи с его внутренним состоянием. Там были бездонность, глубина и огоньки – если смотреть, конечно, только человеческим, земным взглядом.
– А ты меня любишь, Марина? – вдруг спросил Орлов, резко и безотносительно, даже не глядя в ее сторону.
– Кого – «тебя»? Кого? Кто ты? – Марина выговорила все это быстро и тоже резко.
Спиридон – то ли от страха, то ли от неожиданности – соскочил со стула и упал. Но взгляд снизу был острый, направленный на Марину.
– Хорошо сказала девочка, хорошо, – также отсутствующе ответил Орлов.
– Мы виделись последний раз… – выпалила Таня.
– Во сне, – поправил ее Орлов.
– Григорий Дмитриевич! – внезапно вмешался, покраснев, Павел, который после первого шока (дескать, попал на тот свет), стал приходить в себя. – Все, что здесь происходит – очень напоминает надругательство над разумом человеческим. Это замечательно, давно пора! Эта, своего рода, инициация.
– Ну есть над чем подсмеиваться, – возразил Орлов и даже улыбнулся, но улыбка его была, как на луне. – Разум, ну и что? Это то же самое, что надругаться над мышью. Бог с вами, молодой человек. Гораздо жутче надо смотреть. Вот Марина это знает…
– Мы к вам по делу, Григорий Дмитриевич, – заметила Марина.
– Думаю, что да. – Орлов наклонил голову. Глаза его большие, ошалело-потусторонние смотрели в никуда. – Тогда, Спиридон, вставай с земли, собирай своих, завтра продолжим. Страх перед пустотой опять прогонять будем… А мы пойдем в горницу.
Прежние гости послушно исчезли, а новые, Марина с Таней и Павлом, пошли в горницу.
Выл ветер, но очень осторожно, боязливо; облака на тускнеющем небе неслись быстро, образуя какие-то фантастические лица и фигуры на небе, которые тем не менее быстро распадались.
Но, когда вошли в горницу, стало уютней. На столе квас, хлеб, яблоки. Забывая о безумии, гости расселись, как бы вокруг Орлова.
– Кваском-то угощайтесь, обидите, – скромно сказал Григорий Дмитриевич.
Марина хихикнула. Налили все с удовольствием. Квас пили словно какое-то небесное пиво, чуть ли не как амброзию, но немного протухшую к концу времен.
– Что вы с ними все-таки делаете, Григорий Дмитриевич, с этими милыми людьми, которых вы только что видели? – спросила покрасневшая от мыслей Таня.
