Если бы Тоня была одной из тех, кто к двенадцати годам заканчивают университеты, я бы точно знал ее лицо – моя мама всегда смотрела репортажи про одаренных детей и отчаянно печалилась, что я, ее сын, совсем не такой особенный, как те дети, способные в пять лет говорить на десяти языках, в десять окончить школу, а в пятнадцать уже сколотить состояние. Как бы неприятно ни было, приходилось слушать и смотреть новости с мамой. И пусть память на лица у меня не феноменальная, но Тонино я бы точно запомнил.
– Смысл, говоришь, в зубрежке? – переспросил я.
– В переедании зубрежкой, в тошнотворной зубрежке. Смысл в состоянии, когда надоедает зубрить. Находишь кучу замечательных способов учиться.
– И какой же способ лучший?
Она сдержанно оскалилась.
– В неудержимом желании поскорее исчезнуть из этой дыры.
– Из какой дыры?
– Из какой? А ты никогда не оглядывался?
Я посмотрел в окно словно в первый раз. Невидимый туман, окружавший дорогу, начал сгущаться. Поля с каждым мгновением исчезали, срастались с потонувшем в закатной мгле горизонтом.
«И правда… Мрачно у нас как-то», – подумалось мне.
Я вздрогнул от собственных же мыслей, мне так несвойственных. Никогда ведь так не считал. Да и тогда – вряд ли.
– А ты что, универ уже закончила? – перевел я тему.
– Как видишь, – как-то кисло ответила она и замолчала. И будто бы на этом уже хотела закончить. Не тут-то было.
Я посмотрел на нее внимательно и, не заметив прежней злости, решил задать ей несколько вопросов.
– Никогда бы не подумал. Ты слишком молодо выглядишь.
– А если бы выпустилась, была бы близка к пенсии? – хмыкнула она почти даже весело. – Двадцать два это, по-твоему, старость?
– Да не старость, но… Ты не выглядишь на двадцать два, честно.
– На сколько же выгляжу?
– Лет на восемнадцать. Как я после экзаменов, только получше… – усмехнулся я, вспоминая свой авитаминоз, обнаружившийся после выпускного. А потом так развеселился, так обрадовался победе над неразговорчивостью Тони, что воскликнул вдохновленно: – Да ладно тебе! Мне кажется, ты шутишь. Антонина Румянцева не может быть выпускницей универа!
Улыбка с лица Тони исчезла, не успев заостриться.
– Никогда не зови меня полным именем.
– Почему? Я же просто…
– Я говорила тебе, чтобы ты называл меня Тоней! Я не хочу слышать своего полного имени даже в шутку, даже в серьезном разговоре. Его нет! Прошу уважать мою просьбу. Не думаю, что это тебя как-то особенно затруднит, – выплюнула она и отвернулась.
Я почувствовал себя каким-то жалким зверенышем, которого сначала ласково подозвали, погладили, а потом отпихнули ногой за ненадобностью.
«Зачем так злиться? Нельзя что ли сказать спокойно, как это делают все нормальные люди?» – думал я.
«Может, она просто находилась в изоляции где-то в Тибете и забыла, какого это – общаться с обыкновенными людьми?» – ответил внутренний голос.
– Тебя на самом деле Антониной зовут? – брякнул я.
– По-твоему, я не похожа на среднестатистическую Антонину?
– Ну, тебе бы другое имя больше подошло. Какая-нибудь Елена, Екатерина, Вероника, Анастасия или Александра. Вот, Александра. Это было прям подходящее для тебя имечко. Возвышенное такое, важное.
Тоня переменилась. От прежней натянутой доброжелательности ничего не осталось. Лицо осунулось, скулы вновь выступили ледяными айсбергами, а губы вытянулись в ровную линию.
Любой другой бы перестал пытаться. Любой, может, кто-то поумнее, но не юный Дима Жданов, который в то время не умел не только думать прежде, чем говорить, но иногда и вовсе забывал подумать.
