Бобо в раю. Откуда берется новая элита - страница 7

Англиканские невесты с их предками из ранних поселенцев, воспоминаниями о первом бале и женихами из высшего света блистали на страницах свадебных объявлений в 1959 году, а их мир уже висел на волоске. Потрясшие основы реформы, как и многие другие важнейшие решения, созрели в приемных комиссиях университетов. Без лишней шумихи и привлечения общественного внимания преподаватели положили конец протестантской элите. В истории Гарварда, рассказанной Ричардом Херрнштейном и Чарльзом Мюрреем в первой и наименее противоречивой главе их книги «Кривая колокола», дан краткий пересказ важнейших событий. В 1952 году большинство первокурсников Гарварда были выходцами из тех же бастионов WASP-истеблишмента, что упоминались на свадебных страничках «Нью-Йорк таймс»: частные школы Новой Англии (только Андовер и Эксетер поставляли до 10 процентов курса), манхэттенского Ист-Сайда, главной ветки Филадельфии, Шэйкер-Хайтс в Огайо, Голд-Кост в Чикаго, Гросс-Пойнт в Детройте, Ноб-Хилла в Сан-Франциско и так далее. Две трети таких абитуриентов становились студентами. А у сыновей выпускников Гарварда вероятность поступления составляла 90 процентов. Средний бал в устном тесте на академические способности составлял 583 – показатели неплохие, но не заоблачные. Тот же показатель по университетам Лиги плюща в целом был тогда ближе к 500 баллам.

Потом начались перемены. К 1960 году проходной бал в устном тесте на академические способности достиг 678, а в тесте по математике 695 – это уже больше похоже на заоблачные показатели. Среднестатистический первокурсник 1952 года едва попадал в крайние снизу десять процентов свеженабранного потока 1960 года. Более того, курс 1960-го представлял собой куда более широкий социоэкономический срез. Толковые ребята из Квинса, Айовы или Калифорнии, которые десять лет тому назад и подумать не смели о подаче документов в Гарвард, теперь сдавали экзамены и поступали. Из колледжа, обслуживающего главным образом элиту северо-восточных штатов, Гарвард стал мощным университетом, собирающим под своей сенью все больше способной молодежи со всей страны. И переход этот был повторен практически всеми престижными вузами. К примеру, в футбольной команде Принстона в 1962 году было 62 юноши, и только десять процентов из них закончили частные школы. Тремя десятилетиями ранее принстонская команда полностью состояла из выпускников частных школ.

Как это произошло? В своей книге «Большой тест» Николас Леманн дает весьма убедительный ответ. Эта история замечательна тем, что протестантская элита сама себя погубила, причем из наилучших побуждений. После Второй мировой президентом Гарварда стал Джэймс Брайант Конант – представитель верхушки протестантской элиты. Тем не менее Конанта всерьез беспокоила перспектива развития Америки в сторону усиления наследственной аристократии, состоящей из благовоспитанных юношей, подобных тем, которых он обучал в Кембридже. Конант мечтал заменить эту элиту новой, главенствующее положение которой основывалось бы на личных достоинствах. Он не рассчитывал на широкие образованные слои населения, принимающие верные решения демократическим путем. Вместо этого он возлагал надежды на избранный класс хранителей знаний, которые после обучения в элитарных университетах посвятили бы себя беззаветному служению обществу.

Чтобы найти этих хранителей, Конант привлек Генри Чонсея, выпускника Гротона и Гарварда, прихожанина англиканской церкви, потомка первых пуритан. Масштабного видения общества будущего у Чонсея не было, и сфера его интересов имела характер узкоспециальный – он горячо верил в стандартизированные тесты и большие перспективы социологии. Как другие энтузиасты посвящают себя железным дорогам, атомной энергии или интернету, так Чонсей был без ума от тестов. Он был уверен, что это потрясающий инструмент, который даст экспертам возможность измерять человеческие способности и управлять обществом на более справедливых и рациональных основаниях. В итоге, заняв пост главы Службы образовательных тестов, создавшей базовый тест на академические способности, Чонсей стал одним из немногих социальных инженеров, которым довелось практически полностью воплотить свои идеи в жизнь. Леманн в своей работе заключает, что сегодня мы живем в мире, созданном Конантом и Чонсеем и их инициативой по смене собственной элиты на новую, основанную на личных способностях, во всяком случае, в той мере, насколько тест на академические способности может их выявить.