–А об этом, Татьяна Яковлевна, я вообще молчу! – обречённо махнул рукой Стерлядкин.
–Почему вы в ваши двадцать пять лет такая жестокая?– прорычал доселе молчавший Юрьев.
–У меня уже умерла вся семья.
–Ну и что? – рявкнул Юрьев.
У Леры не укладывались в голове их отношения. В начале августа у Юрьева был день рождения, и Стерлядкин, поздравляя его, и подарив электрическую грелку для ног, при всех троекратно поцеловав в губы. Леру чуть не вытошнило. Стерлядкин с Юрьевым целовались и на встречах кандидатов в депутаты, и в администрации города. И Лера не могла смириться, что не в распутной Москве, а их рабочем городке, полном православных церквей, может быть гомосексуализм!
Приставал он и к верстальщику. Всех подчинённых, кроме своей дочери, Стерлядкин звал на «вы», по имени и отчеству или господами, а Антона Мирончука – тоже на «вы», но Антошей. «Какой он тощий! – ревниво, визгливым бабьи голосом, говорил Стерлядкин. – Таких бабы любят!»
–А мама жива? – вполне по-человечьи спросил Стерлядкин. – Если мама жива, тогда всё нормально.
–Так она больная вся,– купилась Лера, вспомнив грязные бинты, трофические язвы и отвратительный запах. Запах разложения заживо.
–У всех нас мамы больны! – отрезал Стерлядкин. – А у меня к вам, Валерия Павловна, всегда был здоровый интерес. Поддержать талантливую журналистку. Мы приняли вас, как родную. Вы получили за две недели две тысячи рублей! – заголосил он.– А вы пришли в мой дом и стали наводить свои порядки! Вы осквернили мой дом! У вас с языка сорвалось клише! Я – примерного семьянин, а вы молодая шлюха! Вы – провокатор!!! Чтобы духу вашего здесь не было! Даже иконы ваши – убрать!!!
Что ж, ничего удивительного. Наших предков за «слово не воробей» на каторгу в кандалах отправляли, на Соловки и Колыму.
На прощанье Стерлядкин пообещал, что её «зарплата сохраняется». Но, конечно, обманул.
В середине ноября дочь-секретарша поздравила её с днём рождения, пригласив в офис:
–Что это вы к нам не заходите?
Вита была младше её на восемь лет, они были на «ты», но так игрались.
Лера на радостях купилась. Никаких подарков её не ждало, Стерлядкин приподнёс ей общение с собой! Он совершенно классно унизил её, сказав:
–Татьяна Михайловна, пройдёмте. А то Валерия Павловна опять скажет, что её хотят изнасиловать.
Лере бы развернуться бы и уйти, ан нет, в её характере было так много рабского! А Стерлядкин опять стал её провоцировать:
–Есть правда жизни и правда момента. Вот идут муж с женой ругаются. Это – правда момента. Но после у них будет жаркая ночь! Как у вас с этим, Валерия Павловна?
–А у нас квартира холодная, угловая,– нашлась она.
–Вы дали нам материал про воробья, – вспомнил Стерлядкин. – Но нам он не понравился. С червоточинкой. Тогда мы решили, что мы ошиблись, и показали вашу рукопись другим людям, но им он тоже не понравился. Так что про воробья мы печатать не будем.
Это была просто травля. Никто здесь не пошёл бы против Стерлядкина, никто не признался бы, что считает иначе, чем он. И Лера подумала, что ему нужно было для реализации своих человеконенавистических комплексов организовывать не газету, а секту. Как «Белое братство» или «Богородичный центр», где он был бы гуру. Да и чем он отличался от Иоанна Береславского? Тот выпускал газету «Дева Русь» с «откровениями Божьей Матери», а Стерлядкин – со своими и Беллы, которая заносчиво учила, как воспитывать детей, и рассказывала, как ходит к гинекологу.
