– И больше ничего подозрительного в его поведении в тот вечер вы не заметили?
– А чего замечать-то? Если все, что ему с полупьяных глаз померещилось, всерьез воспринимать, самому недолго свихнуться. Якобы Валька, внучка то бишь, убить его замыслила, якобы аж убийцу наняла, да дед его по пути на работу срисовал и ускользнул.
– Мишуков никому не звонил тем вечером? – собравшись с духом, спросил я.
– Кому звонить-то? – завелся воспитатель. – Кроме Вальки, никого на белом свете не имел, да и с той жил как кошка с собакой. Разве что друзьям-собутыльникам, но и то не при мне. Я ж за ним слежку не устанавливал, своих забот по горло.
Вздохнулось свободнее. Я уверовал в своего ангела-хранителя, почти не труса, не идиота и не алкоголика. Он порхал в загаженном небушке и, словно подбадривая меня, поплевывал на мою лысину и тушил об нее окурки.
– Как преступник проник в здание? – обратился я к Пырину.
– Через дверь черного хода. И даже ее не подламывал.
– Получается, что сторож забыл закрыть ее? Нелогично, если он кого-то опасался. Не мог же он впустить убийцу сам.
– Ничего не получается, – кипел Федор. – Мало ли что он мне плел. Разжалобить, допустим, хотел. А как получил от ворот поворот, так любого с улицы мог позвать, лишь бы сто грамм плеснули. Похмелье ж… С ним не шутят…
– Но вы, разумеется, ничего не видели и не слышали, – закончил я, недобро подмигнув воспитателю.
– Не видел и не слышал, – ответил он дребезжащим от напряжения голосом. – Я спал.
Он не пожал протянутую мною руку. Жанна Гриневская оказалась права. Он дичился людей, видя в них одних врагов. Но была ли это только его вина? В какой-то момент я подумал, не дать ли ему денег, однако посчитал, что тем самым лишь оскорблю чувства маленького человека. Я протянул Пырину свою визитную карточку:
– Сообщите, если еще чего-нибудь вспомните.
– Мне нечего вспоминать, – огрызнулся он, но карточку все же взял.
Деревушка, небольшая и вымирающая, располагалась в низине. Летом – утопающая в зелени яблочных садов, осенью – в непролазной грязи, зимой – в похоронном саване снегов, весной – затопляемая потоками талой воды и глинистой жижи. Сейчас середина октября, самое мерзопакостное время, когда деревья стоят во всей своей тощей неприглядной наготе, а под ногами чавкает сочно и противно. Я не позаботился о резиновых сапогах и теперь, чертыхаясь, скользил в сверкающем месиве по направлению к нужному мне дому.
И вот упираюсь в бревенчатую избу, обветшалую и словно забытую всем миром. На чудом сохранившейся табличке вижу изъеденную ржавчиной семерку. Я никогда не считал себя суеверным, но сейчас грустно усмехаюсь, думая о том, что подобная магическая цифра вряд ли приносила счастье этой семье…
Лицо женщины было матовое и серое, как изжеванная бумага, взгляд – бесцветный и пустой. Льняные, с желтоватым отливом волосы, убранные назад и прихваченные стальными заколками, не расчесывались уже давно. Женщина равнодушно посмотрела на удостоверение частного детектива в моей руке, пожала плечами, произнесла с мертвым спокойствием:
– И что вы пришли? Зачем? Мне уже сообщили, что он сбежал…
Честно говоря, я несколько растерялся, столкнувшись со столь неожиданной реакцией. Слезы, истерики, оскорбления, приказания немедленно уйти, даже рукоприкладство я воспринимал вполне привычно и мог просчитывать свои последующие шаги. Здесь же…
