Итого, к бою готовы четыре верных бойца.
– Как же вы тут управляетесь с Камчаткой?
– А што нам! – сказал Мишка, заломив набекрень шапку. – До кутузки-то пьяного дотащить – так мне гарнизону хватает.
– В порядке ли карцер?
– Приходи, кума, любоваться.
– Сидит там кто-нибудь сейчас?
– Не без этого. Даже обязательно.
– Пойдем – покажешь…
Прежде чем отомкнуть запоры, Соломин приставил глаз к смотровому отверстию – и в этот же миг глаз ему залепил смачный плевок, метко посланный изнутри камеры. Сотенный с бранью отодвинул засов – обрюзглый господин в коверкотовом пальто и галошах сделал Соломину медвежий реверанс.
– Извините, сударь, что плюнул, не подумав, – сипло проговорил он. – Я ведь решил, что это Мишка меня озирает… самозванец хуже вора Гришки Отрепьева! Это он, это он, Лжемихаил, власть над Камчаткою у закона гнусно похитил…
Соломин, вытираясь, спросил, кто это.
– А это наш Неякин, – объяснил урядник, – тот самый, что у покойного Ошуркова в помощниках бегал.
Андрей Петрович в бешенстве заявил Неякину:
– От службы в уездном правлении вы давно отстранены, так чего же околачиваетесь на Камчатке? Кроме того, на вас заведено дело, и вы обязаны предстать во Владивостоке перед судом. Прошу с первым же пароходом покинуть Петропавловск.
На что Неякин отвечал ему с иронией:
– Да какой же олух сам себя на суд отвозит? Ежели я суду надобен, так пускай он сюда приезжает и судит меня.
– За что вы посажены в карцер?
– А я разве знаю? – огрызнулся Неякин.
– За роялю сидит, – мрачно пояснил Сотенный. – У нас в школе рояля была… едина на всю Камчатку! Так он с приятелями среди ночи давай роялю на улицу выпирать. Я всякое в жизни видел, – гордо сказал казак. – Однажды, когда посуды не было, пришлось и в балалайку мочиться. Но такого зверского обращения с музыкой еще не видывал. Они ее, эту несчастную роялю, с боку на бок по снегу дыбачили, будто сундук какой…
Соломин велел Неякина из карцера выпустить.
– И чтобы с первым судном убрались во Владивосток!
– А ты меня учи… щенок, – отвечал Неякин.
Соломину было уже под пятьдесят.
* * *
Вернувшись в канцелярию, он спросил:
– А этот Хам Нахалович нормальный ли?
– Тут все, пока трезвые, нормальные… Вы с этой гнидой поосторожнее. Неякин и напакостить может, потом и лопатой не отскребешь. Он же прихлебатель у нашего Расстригина…
Сотенный выложил на стол протокол:
– Не хотел говорить у карцера, а дело такое, что Неякин замешан в ограблении имущества умершего зимою купца Русакова. Вот и показания родственников, которые уже обвылись, а Неякин добром украденное не отдает.
Ознакомясь с делом, Соломин обомлел:
– Просто уголовщина! А ведь такой вот Неякин занимал высокий пост, он мог бы стать и моим заместителем.
– Мог бы… Потому я и действовал как самозванец! Сразу, когда Ошурков пятки раскинул, я все бумаги опечатал, к казне караул приставил и заявил, что до решения в генерал-губернаторстве ни единого прохиндея до дел камчатских не допущу.
– Правильно сделал… молодец!
Этот толковый парень нравился ему все больше, и сейчас Соломин даже пожалел, что сгоряча перешел с ним на «ты», – урядник заслуживал уважения.
– Начнем же с маленького, чтобы потом взяться за большое. Ты, Миша, опись имущества покойного Ошуркова составил?
– Не.
– А надо бы… Пойдем и сразу покончим с ерундой этой.
Описывая имущество в доме покойника, случайно обнаружили шкуры морских бобров. Сотенный повертел их в руках, дунул на мех, чтобы определить глубину подшерстка.
