– Соберись, Мишка! – приказал сам себе Соколов. – Думай. Вспоминай.
Остановившись и прикрыв глаза, он постарался успокоиться. Восстановить нормальное дыхание. Расслабиться, насколько это сейчас было возможно. А когда это худо-бедно удалось, начал мысленно отматывать назад свои сегодняшние слова, ощущения, действия, словно кадры фильма.
Вот он делает несколько шагов по комнате… садится на стул…
…пока не выиграл…
…пойти и повеситься…
…по всей комнате веером…
…не словил…
Стоп! Еще медленнее! Что он тогда сказал? Дословно?
– Чуть снова из-за них, гадов, папашку не словил! Дважды! – отстраненно произнес Майк, вслушиваясь в каждый звук. А потом медленно оскалился – совершенно беззвучно и жутко кровожадно.
Наверное, логичнее было бы дождаться утра, которое, как известно, вечера мудренее, но терпелка у Соколова вышла из строя еще несколько дней назад. Поэтому он ограничился только тем, что добился на кухне, где решил проводить экзорцизм, нормального освещения (опять же, давно пора было перегоревшую лампочку в люстре заменить, а тут такой повод). Потом поставил на стол зеркало, отражающая поверхность которого была направлена параллельно столешнице – что называется «во избежание» – и несмело сел напротив.
Руки, вцепившиеся в обтянутую вытертым велюром лавку кухонного «уголка», мелко подрагивали. Икры ног отчаянно ныли, точно их хозяин только что пробежал несколько километров. Во рту было сухо и чувствовался горький привкус желчи. Футболка, промокшая от пота под мышками и на спине, неприятно холодя, липла к телу. Мочевой пузырь, опустошенный, кажется, совсем недавно, казался переполненным до краев, так что еще немного, и… В общем, было так страшно, как еще ни разу за все тридцать четыре года Майковой жизни – пусть и не самой насыщенной негативными событиями, однако ж и не безоблачной. Да, именно сейчас. Быть может, в нескольких минутах от долгожданного освобождения. От прекращения кошмара, не отпускающего Майка скоро уже месяц как.
Потому что освобождения-то как раз никто не гарантировал.
Последовательно задавив в себе титаническим усилием желания сходить в туалет, покурить, выпить, написать письмо маме и позвонить Ритке в запоздалой попытке помириться, как и все прочие глупые придумки с целью отсрочить неизбежное, Майк зажмурился и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов.
– Это не кончится, пока не кончится совсем! – процитировал он любимую фразу из «Терминатора». Все так же с закрытыми глазами протянул вперед руки, нащупал зеркало и повернул как нужно, чтобы в нем гарантированно отразились глаза. Следом «привел в боевую готовность» очки, подняв зеркальные стекла: ежу ясно, что двойные они не просто так. Левую руку так и оставил на уровне лба, прикасаясь к бровям и поднятым стеклышкам, чтобы можно было опустить их одним быстрым движением. А потом, собрав всю свою храбрость, всю надежду вновь стать собой и всю решимость бороться за это до конца, Майк открыл глаза.
– Ну, здравствуй! – хриплым и каким-то чужим голосом произнес он, вглядываясь в свое отражение.
Он ли?
В свое ли?
Нет, как и все разы до того, Майк никоим образом не ощущал ни признаков вторжения чужака, ни каких-то изменений в самом себе. Зрение оставалось прежним (минус один на левом, минус полтора – на правом), не кружилась голова, не менялись обоняние и слух. Просто Майк знал: Потап Соколов – там. В его голове. Значит, буквально через удар сердца Майка не станет. На какое-то время или навсегда. Значит, нужно успеть первым.
