Дальше все уже было делом техники: разузнать особенности бюрократической процедуры, а потом, отпраздновав очередной день рождения, написать несколько заявлений да отстоять столько же очередей разной протяженности. Объяснять причину желания молодого человека сменить отчество почему-то никто не просил… ну, почти никто. Некая тетка в присутственном месте, по виду очень правильная и, как называл подобных сам Майк, старорежимная, видимо, априори отказывала людям в праве самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Закатив глаза в священном экстазе, она начала визгливо толковать что-то о сумасбродности современной молодежи и исконной для русских сыновьей почтительности, но Майк, не дослушав, громко перебил ее:
– Это моя мечта. С детства. Чтобы меня так звали. Именно Михаил Сергеевич. Вы понимаете?
На последнем предложении он интимно понизил голос, чуть перегнувшись через конторку.
Тетка отчего-то непроизвольно мазнула бледно-розовым языком по губам, густо крашенным алым. Быстро, как жирная ящерица, про которую накануне так вкусно рассказывал в телевизоре натуралист Дроздов.
– Почему? – вопросила она на два тона ниже и тоже подаваясь вперед.
И тогда Майк улыбнулся ей так широко, как мог, и выдал:
– Обожаю Боярского! Три тысячи чертей, каналья!!!
В виде coup de grâce он изящным выпадом проткнул воображаемой шпагой воображаемую грудь воображаемого гвардейца кардинала, снял с головы воображаемую шляпу и изобразил поклон с подметанием воображаемыми пышными перьями и без того чистого пола. И, не дав тетке опомниться, пояснил уже совершенно безо всякого шутовства:
– В театральный думаю поступать. Все равно ведь заставят псевдоним взять, если что. Ну, вы же понимаете?..
Труднее было с матерью. Зная ее характер, Майк решил не заручаться «благословением», зная, что все равно его не получит, а поставить родительницу перед фактом. Принеся домой новенький паспорт гражданина Российской Федерации, Михаил Сергеевич Соколов молча протянул его матери. Та сначала не поняла, с улыбкой кинулась обнимать-поздравлять. Пришлось еще раз раскрыть документ на развороте с фотографией и мягко попросить: «Мама, почитай внимательно. Во избежание…» А потом отправиться на кухню и долго, вдумчиво, по всем правилам заваривать чай…
Когда именно и от кого Потап узнал о поступке сына, Майк точно не знал. Но однажды вечером, в конце октября, выходящий из ворот института студент-третьекурсник Михаил Соколов услышал хриплое: «Сына!»
От забора отделилась тень, превратившаяся в Потапа: грязная, исцарапанная куртка из кожзама с широкой заплаткой не в тон на рукаве, начавшие редеть сальные волосы, зачесанные на пробор, сизая щетина на щеках, налитые кровью глаза и, главное, – жуткий многодневной выдержки «выхлоп», от которого хочется заслониться рукой.
Майк сам не знал, почему он тогда остановился. Первой мыслью было как раз идти дальше, как ни в чем не бывало. Ни в коем случае не ускорять шага и намертво игнорировать все, происходящее за спиной, а уж потом – по ситуации. И все же… что-то в нем требовательно утверждало: не дать сейчас высказаться этому человеку – ненавистному, презираемому и физически неприятному – будет неправильно.
Пошатываясь, Потап приблизился к сыну и, ссутулившись, встал напротив, для устойчивости широко расставив подрагивающие ноги.
– Вот так ты со мной, да?.. – едва ворочая языком, произнес он.
