Богатый мыслитель - страница 3

– Я не понимаю, что значит быть открытым, что значит довериться? – честно признался Джон.

– Быть открытым – одновременно легко и сложно. Быть открытым – это качество Ученика, которое позволяет освободиться от привычек старого пути. Они и привели тебя объективно к текущему положению дел, которое тебя не устраивает. Быть открытым – означает признать, что все, что ты знал до этого, может быть не истинным, и допустить, что есть нечто иное, верное и истинное, что приведет тебя к успеху. Доверие – это второе важное качество Ученика. Оно необходимо для того, чтобы мои знания, мой опыт и моя мудрость о новых привычках ложились на твое сознание свободно и легко, без препятствий. Потому что если ты будешь постоянно сомневаться в моих словах и подвергать их критике и обесцениванию, то наше обучение станет невозможным. И из моих слов следует самый главный вопрос, на основе которого и будет принято самое главное твое решение – согласен ли ты стать моим Учеником?

Мелодичный писк будильника бережно выудил Джона из мутного, как позавчерашний бульон, сна. Давно он не пробуждался, испытывая такое облегчение и искреннюю благодарность к своим часам, которые раньше воспринимал как врага и вредного надзирателя, чаще всего напоминавшего ему: время уходит! Ты опаздываешь! Тебе уже некогда расслабиться! Ты снова потерял время, ты снова потратил свою жизнь напрасно!

На часах было без трех минут восемь утра. Он никогда не заводил будильник на точное время. Так или иначе, эти несколько минут, вырванных из цепких лап жестокой и хищной повседневной рутины, этот жалкий жест создавал у него ощущение мнимой свободы, хотя бы какого-то ощущения свободы, и было неким проявлением малодушного, осторожного, почти незаметного бунтарства. Стряхнув остатки сна струей ледяной воды из-под крана, Джон посмотрелся в зеркало.

На него хмурым, недовольным взглядом из-под опухших от недосыпа век смотрел молодой еще и даже в какой-то мере симпатичный мужчина. Двухдневная небритость придавала ему моложавого, фривольного шарма, и здесь важно было соблюсти баланс – вовсе без щетины его лицо становилось неприлично детским, совсем мальчишеским, будто несерьезным, а на третий день он неизменно превращался в сорокалетнего мужика, страдающего пристрастием к алкоголю и ночующего в гараже. Как-то несправедливо, при том что Джону месяц назад исполнилось всего-то тридцать два года, и даже стильный образ из дорогого бутика, аккуратная стрижка и хорошо поставленная речь превращались в тыкву, стоило упустить момент и побриться не вовремя.

Жена осталась сонно ворочаться в постели. Джон окинул быстрым взглядом спальню, куда протягивал серые узкие пальцы холодный, скучный рассвет. Новый день пробивался сквозь прозрачные занавески, заставляя напомнить о себе шуршанием шин по мокрому асфальту, ритмичным надоедливым шумом ремонтных работ и сигналами автомобилей, умирающих от тесноты в долгой, неизбежной пробке.

«День сурка», – подумал Джон, зябко натягивая штаны от домашней пижамы.

Дети проснутся позже, сегодня же суббота! Но радости это не вызвало, потому как общение с детьми и когда-то нежно любимой женой Энн давно переросло в бесцветную привычку, даже тяжелую обязанность. Уже и не больно, потому что привык.

Правда, иногда, глядя в замученное бытовыми сложностями и уставшее от претензий и обид лицо жены, Джон думал: «Могло ли быть иначе? Могла ли моя жена оставаться счастливой и радостной, такой же веселой, легкой и юморной, как когда мы встретились? Существует ли такая реальность, в которой мы живем так, как и мечтали когда-то – в большом, красивом доме, с множеством комнат, у меня свой кабинет, а у нее – мастерская, в которой она хотела создавать шедевры из глины. Она же так любила заниматься керамикой! Я даже планировал подарить ей муфельную печь и гончарный круг, и еще она так горела коллекцией каких-то там особенных итальянских глазурей. Но вы знаете, сколько это стоит? Даже в моменты, когда я зарабатывал достаточно, почему-то откладывал подарки жене на потом, и она покорно отмалчивалась и даже не обижалась, просто научилась прятать слезы разочарования. А потом и вовсе стала отворачиваться и натягивать на себя пластмассовую улыбку, в которой смешала равнодушие, смирение и покорность. Эта маска просто ужасна! Уж лучше бы ты кричала, лучше бы ненавидела и проклинала, моя дорогая, милая Энн, только бы не это выражение – что ты поставила на мне крест и больше ни во что не веришь!»