Богоматерь Нильская - страница 13

– То есть, – делала вывод мать-настоятельница, – это молодые люди, не пожелавшие служить в армии, может быть, они пацифисты, а может, ими движут религиозно-этические соображения, не хватало только, чтобы нам прислали свидетелей Иеговы! Ничего хорошего это не предвещает. Вы же знаете, отец Эрменегильд, что совсем недавно происходило во Франции: студенты на улицах, забастовки, манифестации, беспорядки, баррикады, революция! Надо будет присматривать за этими господами, следить за тем, что они говорят на уроках, чтобы они не вели тут подрывную деятельность, не заражали умы наших учащихся атеизмом.

– Мы тут бессильны, – отвечал отец Эрменегильд, – если нам пришлют этих французов, это будет дело политическое, дипломатия. Наша маленькая страна должна расширять международные связи. Ведь в конце концов, на свете существует не только Бельгия…

Два первых француза, которых доставила в лицей машина посольства Франции, несколько успокоили мать-настоятельницу. Конечно, галстуков они не носили, а у одного из них – тревожная деталь – в багаже оказалась гитара, но выглядели они скорее вежливыми, скромными и слегка ошарашенными от столь внезапного переселения в африканскую глубинку, в горы, затерянные в сердце страны, названия которой они до сих пор не знали. «Мсье Лапуэнт, – несколько туманно пояснил культурный атташе, – пожелал приехать самостоятельно. Он должен прибыть ближе к ночи или самое позднее завтра».

И действительно, на следующий день третий француз прибыл в кузове грузовой «Тойоты». Он любезно помог выбраться оттуда женщинам с младенцами. Поскольку это был официальный вид транспорта, охранники лицея настежь открыли ворота, которые по обыкновению громко заскрипели. В лицее шел второй урок, и лицеистки, по крайней мере, те из них, кто находился поблизости от окон, увидели, как по двору идет молодой человек, очень высокий, очень худой, в совершенно вылинявших джинсах и расстегнутой почти до пояса рубашке цвета хаки, в вырезе которой виднелась волосатая грудь, и с рюкзаком, пестревшим множеством нашивок и составлявшим весь его багаж. Но что больше всего поразило тех, кому повезло его увидеть, и заставило их вскрикнуть от удивления, после чего и все остальные, несмотря на протесты преподавателей, повскакивали с мест и бросились к окнам, так это его волосы – густые, светлые, волнами спускавшиеся до середины спины.

– Значит, это девушка, – сказала Годлив.

– Да нет же, ты ведь сама видела спереди, это мужчина, – возразила Фрида.

– Это хиппи, – пояснила Иммакюле, – в Америке теперь все такие.

Сестра Гертруда со всех ног бросилась сообщить новость матери настоятельнице:

– О господи! Матушка, француз приехал!

– Ну и что, что француз? Пусть войдет.

– Ах, боже мой, француз! Преподобная матушка, вы сейчас сами увидите!

Когда новый учитель вошел в кабинет матери-настоятельницы, та с трудом подавила возглас ужаса.

– Я Оливье Лапуэнт, – небрежно произнес француз, – меня сюда назначили на работу. Это ведь и есть лицей Богоматери Нильской?

От возмущения мать-настоятельница не нашлась что ответить и, чтобы прийти в себя, препоручила вновь прибывшего сестре Гертруде:

– Сестра Гертруда, проводите мсье в его жилище.

Каньярушаци – Волосатик, как прозвали его лицеистки, – безвылазно просидел в своем бунгало две недели. Ему сказали, что в расписание занятий вносят последние уточнения. Почти ежедневно по велению матери-настоятельницы какая-нибудь делегация – отец Эрменегильд, сестра Гертруда, сестра Лидвина, преподаватели-бельгийцы, его соотечественники и, наконец, сама мать-настоятельница, – под предлогом визита вежливости пыталась убедить его подстричься. Волосатик был готов на любые уступки – носить рубашку с галстуком, нормальные брюки, – но что касается длины волос, он был абсолютно непреклонен. Ему предложили подстричь их по крайней мере до шеи. Он отказался наотрез. Никому и никогда он не позволит коснуться своих волос. Его шевелюра – его единственная гордость, шедевр юности, смысл жизни, и ни за что в мире он не откажется от нее.