К сожалению, современные российские исследователи пока еще не использовали новые научные подходы применительно к истории взаимоотношений большевиков и зарубежных коммунистов, предпочитая корректировать догматику советского коминтерноведения. Административный водораздел между отечественной и всеобщей историей мешает увидеть очевидный факт их биполярного взаимодействия, которое наложило серьезный отпечаток и на процесс становления советского государства. Несмотря на военное поражение, Германия оставалась одной из мировых держав, более того – страной, традиционно играющей для России роль «окна в Европу». Станет ли западный сосед помощником в деле продвижения мировой революции или останется врагом СССР – это были не просто праздные размышления, в том числе и на них основывалась активная деятельность большевиков по сплачиванию своих сторонников и нейтрализации противников в этой стране.
В то время как принципиальные решения в сфере советско-германских отношений принимало Политбюро ЦК РКП(б), число ведомств, занимавшихся повседневной политикой в отношении Германии, постоянно росло. На одном полюсе находился Коминтерн, делавший ставку на революционную перспективу, на другом – Наркоминдел, настаивавший на достижении и укреплении «мирной передышки» в отношениях с западным миром. Тезис о двойственной основе внешнеполитической доктрины и практики Советского государства стал общепризнанным в постсоветской историографии. «С одной стороны – курс на мировую революцию и ее поддержку, с другой – стремление обеспечить мирные условия дальнейшего существования советского строя». Это были основополагающие принципы, которые демонстрировали «функциональную несовместимость» между собой[16].
Если приоритет революционных идеалов в формировании внешнеполитической стратегии СССР являлся альфой и омегой для советских историков, то тезис о доминировании в ней государственных интересов стал фирменным знаком работ, появившихся уже в современной России. Даже идеологические постулаты первых дней большевистского режима стали вписываться в дореволюционную традицию: «Уже с 1918 г. современники все чаще стали подмечать, что под советской оболочкой все рельефнее проступают многие из черт российской самодержавной государственности… Сами Советы, являвшиеся формально основой нового государства, по сути дела, представляли собой старые сословные организации, только уже не дворян, а различных категорий трудящихся»[17].
В рамках такого подхода большевики предстают как сила, которая возвратила страну на путь национальной самобытности, в извечном споре западников и славянофилов они оказываются на стороне последних. Применительно к международной политике советской власти это означает, что создание и деятельность Коминтерна являлась всего лишь «операцией прикрытия» для реставрации исторической России. Представители доминирующей сегодня государственнической школы, признавая, что идейная составляющая внешней политики большевиков не вызывает ныне особого интереса в отечественной историографии, оправдывают данное обстоятельство среди прочего засекреченностью самой всемирной партии коммунистов[18]. Презентистское движение научного поиска от настоящего к прошлому противоречит очевидному факту: люди, субъективно уверенные в позитивной направленности своих усилий, не могут предвидеть их реального результата. И большевики не являлись здесь исключением, несмотря на то, что считали себя живым воплощением законов истории. Их уверенность в близкой победе всемирной пролетарской революции слабела год от года, но на первых порах именно она побудила основателей Коминтерна бросить вызов существовавшему миропорядку.
