Яхонтов вышел из подвала последним и, отряхивая с дохи насевшую плесень, улыбался, показывая белые ровные зубы.
– Там еще оказались телефонные аппараты и провода! – сказал он подошедшему Василию.
– Обтянем тайгу веревочками… Это тебе не верховой нарочный, и никакие распутья не причинят нам бессонницы!
– Сегодня же приготовь лошадей на Баяхту, – сказал Василий Залетову, останавливая его за руку.
Секретарь взял под козырек и, повернувшись по-военному, махнул стоявшему рядом Лямке:
– Слышишь, кубышка, готовься.
Лямка, придерживая трубку, сердито и презрительно выругался.
– Да не ломайся ты, попугай!.. Трепло! Без тебя знают дело, гумажная ты моль!
– Верно, Лямка! Не падай духом, – гремели голоса.
– Ты же трудовой элемент, а это что? Чернильная душа, язви его!
– Полное право имеешь бахнуть трубкой по черепку, и суда не будет. Ведь ты же вечный дилехтурский кучер. Окунь ты красноглазый.
Лямка плюнул себе на грудь и, переваливаясь, прошел к конюшням.
…Около конторы Василий хотел взять Валентину под руку, но она, смеясь, посторонилась и пошла рядом с Яхонтовым.
Они жили и столовались теперь вместе, но, несмотря на это, Валентина редко разговаривала с Василием и даже с Яхонтовым. И оба они удивлялись тому, что она так скоро привязалась к Насте.
– Вы дичать начинаете, товарищ Сунцова, – шутил дорогой Василий. – Приедете в город – от людей бегать начнете… В наше время – монашкам не год, товарищ Сунцова, это запомните.
Говорил и сам чувствовал, что слова эти звучат не шуткой, а досадой, и все оттого, что Валентина была далекой и замкнутой.
«Да, Настя правду говорила, что эту штурмом не возьмешь…»
И где-то далеко внутри зашевелилась незнакомая до сих пор ревность к Яхонтову…
Оба они интеллигенты и, наверное, в душе смеются над ним… Что он? Немного обтесавшийся рабочий. Ну, красный боец, ну, заслуженный партизан! Разве гимназистка Валентина Сунцова – дочь тунгусника и сестра хищника – поймет это? Может быть, она даже презирает его за это?.. Но почему же тогда она не уехала со своими?
«Потому что любит Яхонтова!» – подсказывало ревнивое чувство.
За обедом Василий мало разговаривал с окружающими и, не окончив его, начал собираться в контору.
– Ты чего это, парень? Иголку, что ли, проглотил? – удивлялась Настя.
Валентина строго взглядывала слегка прищуренными глазами на всех, и в этих глазах чувствовался вопрос…
– Ты мотри, парень, видно, накололся рябчик на боярку.
– Ой, эти мужчины, они хуже баб другой раз вздыхают! – шептала Настя.
Василий вышел, хлопнув дверью.
Валентина, краснея, спрятав глаза, убежала в свою комнату, а Яхонтов снова почувствовал глухой толчок в сердце. В отношения строителей непрошенно вторгались вечные человеческие чувства – зависти, подозрения и тревоги. Это лишало покоя, мешало работе.
А вечером, когда Настя накрывала на стол, Василий вошел с сияющим лицом.
– Завтра едем на Баяхту, – сказал он, сбрасывая шинель, – а вам, Настя, с товарищем Сунцовой задача – привести в православную веру наш рабочий клуб: скоро соберется съезд рабочих всех приисков. Надо смастерить постановку… Третий фронт – просвещение масс!
И оттого ли, что он пришел с улицы, или потому, что внутри у всех троих перегорели налетевшие волнения, в комнатах сразу же повеяло свежестью.
Не было на лице Валентины прежней деловой строгости, которой боялись все и перед которой утром отступил Василий.
– Вот же таежная туча – то хмурится, то гремит…
