Читать онлайн Александр Покровский - Бортовой журнал 5

Поскольку у меня никто не купил роман «Мертвые уши», который целиком посвящен миру чиновников, на стадии замысла, я начинаю публикацию романа отдельными главами.

Вот только некоторые.

Всех генералов надо подвергнуть испытанию на детекторе лжи.

Причем девяносто восемь часов подряд.

Вопрос только один: «Родину предал?» – на что генерал неизменно отвечает: «Нет!» – а ему опять: «Родину предал!!!» – а он опять: «Нет!!!» – и так все отведенное для испытания время.

Через пару часов у него начнутся бред и галлюцинации. Мама начнет идти к нему с раскрытыми объятиями и звать его в кустах по имени; а потом – мальчишечка на плацу, сжимая одной рукой автомат, зачитает присягу; а потом – серая степь до горизонта, и по ней лязг танковых гусениц; а потом – ракеты начинают взлетать с космодрома Пизсецк на манер праздничного фейерверка; а потом – консервы, много консервов, и он все время все это жрет и жрет, а по усам у него течет, течет; а потом – тишина, соловьи, дача, голоса на даче, корова, цветы, красивые, мычание; а потом – проданное врагам военное имущество; а потом– деньги, полученные за это военное имущество; а потом – должность, купленная на деньги, полученные от продажи врагам военного имущества, и эта должность в Москве; а потом – гимн Москвы: «Москва! Звонят колокола!» – а потом песня: «Дорогая моя столица!..» и «И врагу никогда не добиться!..».

Гарантирую: потом, когда бы генерал ни услышал слово «родина», он всегда ответит: «Нет!!!»

Чиновникам я бы устроил принудительное кормление мармеладом.

Берется чиновник, сажается в кресло, руки и ноги привязываются, открывается ему рот, вставляется в этот рот специальная распорка – глотать можно, а захлопывать – нет, чтоб, значит, ненароком не захлопнул, и дети из сиротского приюта кормят его мармеладом.

Они кладут ему мармелад в рот и щекочут ему поясницу, чтоб проглотил.

Так чиновник приучается к ненависти. Он ненавидит и детей, и мармелад.

И это хорошо!

Хоть какое-то чувство.

Гм! И далее я буду излагать роман «Мертвые уши», вставляя его главы между прочими повествованиями так усердно, что обнаружить их не составит труда пытливому человечеству.

Слово «руссы» или «русские» появилось совсем недавно. И нечего на Рюрика пенять. Во времена Рюрика, как и в более поздние времена, никто из тех, кого потом называли руссами, таковыми себя не считали. Они считали себя кем угодно, древлянами, например, а руссами их называли те, на кого они нападали. «Русс», или «росс» – это же прозвище. Сначала– по названию местности, из которой на Ладогу пришла эта стая с Рюриком, а потом – по цвету волос. Волосы у них были цвета лежалой соломы. Очень запоминающийся цвет, да и вид ужасный, особенно если эти волосы такой длины, что гривой на плечи спадают.

Так что «Руссы идут!» – это крики потерпевшей стороны. И татары себя поначалу татарами не считали. Татары – это же дети Тартара. Так их в Западной Европе называли.

Власть проверяет общество на вшивость. Народ не должен забывать о том, что у него есть правители. Поэтому все хорошо, что будит воображение.

Все без исключения состоим из чудаков. Чудаки от слова «чудной». Спрашиваем:

– Как вы отличаете, русский перед вами человек или нет?

Ответ:

– По внешности!

Нельзя судить о русскости по внешности.

Русские стали ощущать себя русскими не так давно. Этому двести, триста, пусть даже четыреста лет.

Этому не тысяча лет и не две тысячи.

Почему? Потому что тут все время что-то бурлило, варилось – лава на лаву, князь на князя, брат на брата. Победители переписывали историю.

Ее на Руси всегда переписывали, как, впрочем, и в остальных странах.

Переписывали, факты подтасовывали, и закон был «что дышло».

Но в других странах все это уже улеглось, и история там теперь есть, и закон появился – где двести, а где и семьсот лет тому назад, – а у нас это все продолжается. Еще не выстроилось, и культурный слой никак не может нарасти.

Смывает его все время чем-то.

Культурный слой должен же образоваться.

Он же должен сгрестись, слепиться. В одно место. Собраться. Как на совочек.

В нем – обряды, обычаи, песни, сказания, истории, былины.

В нем – музыка, музыкальные инструменты, одежда, оружие, орудия, еда, питье.

В нем – литература, язык, живопись, украшения, архитектура.

В нем – образование, здравоохранение, законы, власть, градостроительство и черт-те что. В нем много чего еще. И все это называется – культура, слой.

Только культура и определяет, русский перед нами или же швед.

Пушкин, «наше всё», был маленького роста и весь-весь черненький, и когда он пришел просить руки Натальи Николаевны в первый раз, то маленький мальчик, увидев его, бросился из прихожей с криками: «К нам обезьянка пришла!»

И это было сказано о Пушкине, у которого уже предки Ганнибалы истребили бы на дуэли любого, кто сказал бы им, что они не русские дворяне.

Внешность – это же как костюм, одежда. Она висит в шкафу и что-то напоминает. Одень в нее датчанина, и он какое-то время будет напоминать русского, но как только заговорит – нет, подделка, не так говорит, не так ходит, не так поворачивается, не так останавливается.

Все же от речи. А речь – от культуры. Не придумали еще ничего взамен.

Другое дело, что на сегодняшний день Министерство культуры является министерством того, чего нет.

Почему? Потому что все, что перечислено выше, находится в плачевном состоянии.

Ничего страшного.

Мало ли что у нас находится в таком же состоянии. У нас еще есть и другие министерства, и они тоже министерства «того, чего нет».

И при этом все озабочены поисками национальной идеи.

Культура – нет другой объединяющей национальной идеи. Нет. Не придумали.

И никогда не было.

Так что все без исключения – чудаки.

О чиновниках.

Хочется украсить чем-нибудь их быт. Подозреваю, он до сих пор не украшен. Ветка бузины, полагаю, подойдет лучше всего.

И потом, это же удобно. Ходишь с бузиной в быту – значит, свой.

Я вам расскажу о пыли.

Не о той пыли, что ветром приносит на улицы моего города из самой пустыни Сахары, а о другой пыли.

Эту мы рассыпаем сами.

Зимой на улицах рассыпают песок с солью, чтоб никто не скользил. Борются со снегом.

Со снегом во всех северных городах борются.

По-разному это все происходит – где-то асфальт подогревают, благо, что термальные воды можно использовать – вулканы рядом; где-то просто греют тротуары, безо всяких вулканов, а заодно и крыши подогревают, чтоб сосульки потом гражданам в темечко не втыкались; а где-то просто посыпают улицы гранитной крошкой, а потом – по весне – собирают это все и везут в то место, откуда взяли, чтобы в следующий раз снова взять.

А у нас посыпают зимой песком с солью, как уже говорилось.

Всю долгую зиму (месяцев шесть, не менее) ногами и колесами машин мы делам из этого песка мельчайшую пыль, а потом ждем, чтобы дождь спустил ее с улиц в канализацию и притом не забил ее окончательно.

Песок, а вернее, то, во что он превратился, в конце своего пути попадает в Финский залив, из которого мы песок снова добываем, чтоб опять использовать его зимой.

Зимой все повторяется. Вот такой долгий круговорот.

Вот такая пыль.

Но это не совсем пыль из песка. Там же соль имеется, как вы все помните.

Она может быть поваренной или может быть нитратами с нитритами.

А потом – на тротуаре под ногами – происходят некоторые химические превращения этой самой соли, и она прочно входит в состав различных комплексных соединений.

Резина наших подошв, резина колес машин и все, что мы выбрасываем в воздух, образуют с этой солью сложные химические соединения, очень трудно поддающиеся идентификации и потому называемые комплексными соединениями. Они на каждой улице будут разными, потому что на каждой улице нашего горячо любимого города что-то да добавляется – где-то пахнет жареным кофе или семечками, где-то по воздуху тянется запах карамели – все это потом войдет в те комплексы, о которых мы уже говорили.

И они перемешаны с пылью – составляют с ней единое целое.

И пыль в ожидании непрерывных дождей, коими когда-то были славны эти места, надолго повисает над городом. Малейшее колебание воздуха приводит ее в движение.

Еще раз – это химическая пыль.

Попадая в организм человека, она в лучшем случае вызывает легкое раздражение верхних дыхательных путей. И это (я все время повторяюсь) в лучшем случае.

В худшем – сильное раздражение, кашель, зуд кожи, астма (хроническая и эпизодическая) и аллергия – говорят, что на цветущие растения.

И еще рак.

Некоторые клетки от всей этой химии получают сказочные способности к росту. Они растут, пронзая все остальные органы. Эта их способность носит название «метастазирование».

Вот и все.

И никто не застрахован. Химия вездесуща.

Дворник и дорожный рабочий получают ее чуть больше, конечно, чем, скажем, член Законодательного собрания Санкт-Петербурга или житель бывшего Смольного института, но, готов успокоить, эта разница невелика.

Мы все в этом бульоне плаваем – даже если не выходим из дома.

Даже если в основном сидим в машине. Мы все в ней, в этой пыли, живем. Просто некоторые ближе к раздаче.

О флаге.

Тут один повесил у себя на полуразвалившейся даче Государственный флаг. Так его чуть не съели. Приехали, взобрались и сняли так, руками трясущимися, с глазами навыкате, что чуть не пополам порвали.

А почему?

А потому что без команды повесил. Вот была бы команда: всем вешать, то ходили бы – и пожарные, и милиция, и налоговая инспекция, и санэпидемстанция – и проверяли бы: хорошо ли висит.

Я опять ни с того ни с сего прочитал народу лекцию о том, кто считается русским человеком.

Я долго, сбивчиво, невпопад, но вдохновенно говорил, что только мысль, только мышление человеческое свидетельствует о том, кто перед нами – русский человек или не русский.

Я говорил, что это все придумал не я, что это сказали и до меня, и тысячу раз уже сказали.

Я говорил о том, что если уж человек числит себя славянофилом, то он хотя бы должен владеть собственным, родным языком и культурой, интересоваться историей и литературой.

Я говорил о том, что русский язык еще очень молод, что вплоть до начала девятнадцатого века в русском языке господствовали церковно-славянские элементы, но с появлением на сцене Жуковского, Карамзина, Крылова, Пушкина обстановка начала быстро меняться. Язык получил свое дальнейшее развитие.

Из него ушла тяжеловесность.

И первыми эту работу начали Ломоносов и Державин.

Я говорил, что во времена Петра Великого в русском языке стали появляться иностранные слова, и против этого всю жизнь боролся Владимир Иванович Даль, составитель «Толкового словаря живого великорусского языка», который, кроме того, составил словарь русских пословиц и поговорок, куда вошли 30 тысяч пословиц и поговорок.

Он же передал Афанасьеву свыше тысячи записанных им русских народных сказок.

Я говорил, что о русскости нельзя судить по крови, что, например, в оренбургском казачьем войске в начале девятнадцатого века были казаки из Уфы, Самары, Челябинска, но, кроме того, в нем служили татары, башкиры, мордва, черемисы, калмыки, казахи и прочие, общим числом до двадцати народностей; и все они говорили на многочисленных русских говорах и числились казаками.

А в войне 1914 года на германском фронте ужас наводили атаки калмыцкой конницы, которую немцы тоже считали казачьей.