Вечер накатывается внезапно, я снова забегаю домой, чтобы переодеться и сходить в «Шляпу». Я знаю, там всегда разношерстная публика, прекрасный джаз и разнообразный выбор алкоголя. В тесном душном помещении можно без проблем затеряться и перекинуться парой ничего не значащих фраз у барной стойки с каким-нибудь завсегдатаем.
Контрабас звучит заигрывающе, а клавиши под пальцами музыканта за узким видавшим виды пианино выдают шаловливую импровизацию, когда я с бокальчиком красного сухого устраиваюсь в углу стойки. Этот бар на Белинского совсем не меняется: все те же зеленые стены, все та же тяжелая деревянная барная мебель и огромные вытянутые окна, за которыми по улице пробегают ночные гуляки. Такие же одиночки, как и я.
Хныкающие звуки саксофона с каждым новым моим глотком становятся все веселее. И все-таки чувствую себя в своей стихии, в своем городе. Боже, мне так этого не хватало. Да-да! В Москве так стремительно, в Нижнем — слишком неспешно, а тут — самое оно. Ритм северной столицы странным образом сонастроен с моим собственным.
Ловлю заинтересованные взгляды мужчин. Странные, ведь я оделась совсем по-простому: джинсы, толстовка, волосы забраны в хвостик, никакого намека на интимность и утонченность, но, видать, здесь особая публика.
Притоптываю ногой в такт музыке и допиваю вино. «Надо бы повторить», — думаю, и тут же передо мной на стойку опускается наполненный до краев бокал, будто бы кто-то ждал знака от меня.
Поворачиваю голову и утыкаюсь взглядом в чтеца моих мыслей. В Германа. Отшатываюсь так, что чуть не падаю с высокого барного стула. Неподдельное удивление мелькает на моем лице, и глаза Островского опасно и довольно вспыхивают.
Я ненавижу, когда меня застают врасплох, теперь еще более ненавижу, если это Герман.
— Преследуешь? — коротко бросаю без всяких приветствий, снова находя равновесие.
Он наклоняется ближе, и до меня долетает его запах — тягучий, мужской. Аромат его кожи, перемешанный с дорогим парфюмом. Мне хочется вдохнуть поглубже, но я сдерживаюсь, лишь смотрю на его щеку, где уже проступает дневная щетина.
Мозг работает на полную, просчитывая все его и мои ходы. Общение с Германом сродни игре в шахматы, я не знаю, какой будет его следующий ход. Сегодня пятница, и, если он не спешит домой, значит, действительно торопиться особо некуда.
А зачем тебе знать: есть ли у Германа кто-то, к кому стоит спешить? — тут же нарисовывается закономерный вопрос.
— Кто виноват, что нам нравятся одни и те же места? — вопросительно вскидывая брови, интересуется он.
Никто, милый. Только если общее прошлое.
Я жму плечом, как мне кажется, вполне себе небрежно. Затем опускаю взгляд на барную стойку.
— Спасибо, но не надо, — отодвигаю вино.
— Не дури, давай уже без привычной принципиальности, — он возвращает бокал на место, в его голосе легкое раздражение, будто я маленький ребенок, который не желает слушаться. — Я хочу тебя угостить.
— Ладно, спасибо, — слегка отступаю, а затем отворачиваюсь, чтобы не искушаться и не продолжать разговор, хотя по спине начинают бегать опасные мурашки.
Нервные окончания так остро реагируют на близость Германа, что вызывают у меня сплошное недовольство. Внутреннее «я» в приказном тоне твердит: обернись, обернись, ну обернись же!
— Как переезд? Удачно? — дыхание Островского касается моих волос.
Это что ж: он, значит, ближе подвинулся?
