Моррис был твёрдо уверен – в церкви Святого Духа происходит нечто противозаконное, и бесконтрольный страх всего лишь последствие этих действий. Он решил отдохнуть, а утром позвонить своего лучшему другу, профессору Мискатоникского университета.
Когда на следующий день инспектор пришёл на работу, звонок другу вылетел у него из головы. Некий жилец дома по Друри-лейн заявился в участок с доказательством, что в пустующей церкви поселились черти.
Этот человек был изобретателем-любителем. Он снимал комнату и мансардное помещение, которое оборудовал под мастерскую, в доме, окна которого располагались почти напротив церкви. Недавно он сконструировал разновидность фонографа с дистанционным управлением и теперь собирался продемонстрировать всем то, что ему удалось записать. Вчера вечером он предусмотрительно спрятал свой прибор в кустах у ограды, а сам засел в засаде у окна в своей комнате. Он видел инспектора, совершающего обход, и включил запись прибора при первых же признаках смутной ночной тревоги, не подвергая при этом себя явной опасности. Время записи было ограничено размером пластинки, поэтому ему не пришлось отключать фонограф и сражаться с сильным страхом. Поутру он спокойно забрал своё чудо-изобретение и обнаружил, что тот записал некоторые звуки, раздающиеся из чрева святой обители.
Изобретатель вынул из коробочки и показал всем тонкую пластинку с записью на целлулоиде, вставил её в свой аппарат и опустил лапку с мембраной.
Большую часть записи составляли неразборчивые шумы, а то, что можно было различить, несомненно являлось какой-то омерзительной музыкой, причём, в чём именно заключалось её омерзительность, никто бы не смог объяснить. Звуки эти лишь отдалённо напоминали органную музыку из церковных месс. В конце записи вполне отчётливо прозвучали песнопения, но никто из присутствующих не знал, что означают эти богомерзкие завывания и к какому языку они принадлежат.
Инспектор попросил разрешения прослушать пластинку ещё раз и записал на бумаге те слова, которые, как он думал, ему удалось разобрать.
Вот, что у него получилось:
– Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху вгах’нагл фхтагн.
Эта буквенная абракадабра ни у кого не вызвала никаких ассоциаций. Только Моррису слово Ктулху показалось знакомым. Возможно, о Ктулху когда-то упоминал его лучший друг Говард Крофт, профессор семитских языков Мискатоникского университета и один из лучших в мире специалистов по древним надписям, а также большой любитель редких книг по оккультизму. Инспектор вспомнил, что собирался ему позвонить, и решил приступить к этому делу незамедлительно.
Говард снял трубку после двенадцатого гудка. Обычно это означало, что он занят важным и любопытным переводом и не спешит оторваться, чтобы подойти к телефону.
– Да?
Профессор был обладателем резкого голоса, хотя внешность его была типично профессорской: невероятно худ, высок, бледен и с торчащими в разные стороны в полном беспорядке волосами. Он был очень рассеян, однако необычайно умён и самоотвержен, был готов спасти целый мир в любую минуту в одиночку, если понадобится, за что его так ценил инспектор. Говарда и Морриса объединяли долгие годы крепкой мужской дружбы (иногда перерастающей в некий героизм, когда один из них находился в опасности), несмотря на все их различия как внешние, так и профессиональные. Вместе они смотрелись как день и ночь, как лёд и пламя, шоколад и молоко, но всегда действовали как одна команда и в случае чего приходили друг другу на выручку.
