Он устало присел, неторопливо расстёгивая куртку, потом, отдуваясь, широко махал её полами. Когда, наконец, немного успокоился, мы долго и тщательно писали на меня доверенность. Было странно, но старый требовал соблюсти все формальности: поставить до одной нужные подписи, числа. По окончании, после расчёта, достал из сумки начатую бутылку коньяку, из бардачка лодки две алюминиевые стопки, налил.
– Вот и всё. Понимаешь или не понимаешь, но это всё… Я теперь под жизнью черту подвожу, последнюю. Бабка в земле уже год, детей двое, взрослые. – Он вспомнил про рюмку и, пригласив меня взглядом, выпил. – И вдруг вот теперь, с последними событиями в стране, понял, что жил зря, – дед затрясся подбородком, скрипя зубами, – совершенно. Но ведь я и многие со мной жили, работали, рожали детей и верили, в будущее верили! А сейчас, знаю – ничего уже не будет. Дальше только вниз, в безвластие, в безвременье. И нет у меня сил на это смотреть. – Он ещё налил и выпил. – Потому – черта, ухожу. Детям всё перепишу, чтобы не загрызлись, и уйду. Как, пока не знаю, может, вон в гараже вскинусь, может, Бог поможет, сам отойду, по-тихому… А вы смотрите, вам жить. Но как я не завидую вашей будущей жизни, знал бы ты…
Подошла нанятая мной машина, и сам начальник базы с помощником, да я с Вадиком, водилой, загрузили и привязали лодку, спрятав моторы внутрь. Взволнованный и даже расстроенный дедовскими словами, хотел пожать ему руку и, возможно, немного успокоить. Но он уже стоял далеко в стороне, а увидев, что я его ищу, поднял в приветствии сжатую в кулак руку и что-то прокричал. Я тоже поднял руки, но, не найдя других слов, крикнул: «Держись, старый». Дед ещё секунду постоял, развернулся по-старчески полукругом и, ссутулясь, вышел за забор. Мне почему-то хотелось плакать…
* * *
Этой весной первый и последний раз видел, как бригада Гослова ставит искусственные нерестилища – огромные куски путаной лески крупного диаметра, навязанные на длинные фалы с пластмассовыми шарами-поплавками на грузах. Нерестилище растягивали вдоль берега, и весь период икромёта, от икры до малька, эти рыбные роддома находились в воде примерно в одном температурном режиме, что в десятки раз увеличивало производительность. По природе, рыба мечет и в мелком коряжнике, и на камыш, если он попадает в зону затопления, и даже просто на дно, прогревшееся до определённой температуры. Но ввиду того что граница воды в водохранилище регулируется «умными людьми», перспектив у «натурального» икромёта почти нет. Допустим, отметала рыба икру на тёплом мелководье, а воду раз и спустили – икра посохла! Миллиарды мальков, если брать периметр всего водохранилища, погибли, не родившись, окрасив красной гнилью дно…
Но другое тоже не лучше! Встала вроде вода, прогрелась, и время пришло. Торопятся, мечут пузатые «мамки» вызревшие икринки! А следом вымет оплодотворяют истомившиеся самцы, поливая молоками. Теперь нужно всего несколько дней постоять воде в «одной поре», и проклюнутся из икринок мальки, и дадут прекрасные перспективы рыбакам! Только – нет, нужно какому-то хозяину баржу скорее пропихнуть – а море ещё мелкое! И закрывает рука неумного и жадного начальника шлюзы – огромные железные ворота – перекрывая ход воды, поднимается её уровень и, как следствие, гибнет икра, потеряв прогретую воду. Она же ещё не рыбка, умеющая переплыть в благоприятное место, она ещё зреет, находясь в полной зависимости от прихоти одного, хотя, возможно, и нескольких человек.
