Слышал я про него давно, даже от бати, но повстречал именно в первую свою весну, когда готовился к началу навигации. Надеясь избежать ненужных конфликтов с ГИМСом, решил оформить своё плавсредство полностью на себя, без всяких доверенностей. Но, долго звонив по городскому телефону в гараже и услышав наконец похожий на первого хозяина лодки голос, был ошарашен.
– А деда Юры больше нет… Позавчера как похоронили… – Хозяин голоса подождал, какой эффект вызовут его слова, и, наверное, услышав, что хотел, сам продолжил: – Мы его на работу устроили: сиди спокойно сторожем в магазинном подвальчике, слушай новости… Нет, он за неделю работы семь бутылок коньяку выжрал. А как хозяин спросил за недостачу, сразу там же, в туалете, и рассчитался… с жизнью. На ремне своём, ещё солдатском, с толчка не вставая… А ты кто? Забыл спросить…
Я, по-настоящему расстроенный, рассказал, кто я и что.
– Во здорово, что позвонил. У него тут ещё всякой мишуры осталось, рыбацкой… Да и гараж железный на базе тоже нам не нужен… Посмотри, может, заберёшь – всё когда-нибудь пригодится в деле. И нам хорошо. Его-то хозяин счёт выставил за коньяк этот поганый. Какой-то «Наполеон», одна бутылка что десять наших водки! Возьми, мы в цене подвинемся, лишь бы с этим гадом рассчитаться, а отца нет больше…
Я обещал подумать и пошёл домой в совершенно подавленном состоянии. Мне действительно было жалко старого, растерявшегося в жизни человека.
Дома, на крыльце, рядом с улыбающимся батей, сидел смуглолицый мужик в расстёгнутой тёплой рубахе. В открытую щель мелькала неаккуратная толстополосая наколка, какие «били» рождённые в войну мужчины. Незнакомец поднялся навстречу и, перехватив взгляд, просто объяснил, пожимая руку и сначала назвавшись дядь Володей.
– Это память о детдомовском отрочестве. В пятнадцать лет ФЗУ окончил, и вот на выпускной… Нажрались браги, у ростовских товарок накупленной, забрались в парке поглубже и в благодарность великому Сталину, вот… – Он расстегнул ещё одну пуговку и обнажил грудь. С левой стороны, сузив один видимый глаз, на меня смотрел совсем не похожий на отца народов усатый тип, жирно обведённый по контуру, но плохо ретушированный. Дядя Володя, уже не скрывая смеха, объяснял: – Когда поняли, что на намеченное не походит, исправлять не стали. Но и имя писать глупо. Так вот решили, что это портрет моего отца, я же его всё равно плохо помнил. Вроде усатый был, а может и… кто знает. Мы шибко попали с матерью, когда эвакуировались. Мать совсем погубило, я ходить после взрывов не мог месяц. И потом вспоминал всё только с рассказов других… вроде и у меня так было. Ты как видишь, есть сходство?
Я, хоть тема и была серьёзная, но увлечённый их весёлым настроением, попытался скинуть с себя унылость.
– Есть, конечно. Не знаю, как ты на портрет, но портрет на тебя похож, явно родня, одно лицо!..
Мы пожали руки. Это был дядя Володя, «Татарин три», основной.
Застегнувшись, он присел на крыльцо, где у них была начата бутылка. Батя, продолжая улыбаться, высказал мысль.
– Ты вот у Володьки рыбалке поучись. Они с женой уже четвёртый год на острове живут, обживаются. И с рыбалки всех детей, да и родню кормят. Это не хухры-мухры какие.
В дальнейшем разговоре я узнал, что у них на неудобном, в стороне от нас острове, конкретная стоянка: дом на две комнаты, пристроенный плотный летник, где зимой намного теплее, чем на улице, а летом прохлада. Баня, рубленная из осины с общим паром, хорошая коптильня и даже загончик для свиней.
