– Что случилось?! – буянила в трубку бабушка. – Он тебе не рассказал, так? Ты все танцами занимаешься, совсем ребенку внимания не уделяешь!
– Ольга Федоровна…
– Лёва отказывается навещать родителей на сорок дней!
Лопатки вдавились в холодную поверхность. Когда прошло столько времени? Что значит «навестить»?
– В-вы хотели бы поехать прямо туда? З-зимой?
– Конечно! Так положено! Это воскресенье, нужно свечку зажечь…
– Но Лёва…
– Да что Лёва! Поправится к концу недели!
Заживление носа неизбежно проходило стадию пугающих синяков, расползающихся по лицу. Лира настояла, чтобы постреленок на учебу и домой ездил на такси. Лёва криво улыбался, страшно гордый свидетельствами своей смелости, но каждое утро послушно вызывал машину. А сестра ломала голову, как бы уберечь бабушку от подобного зрелища.
– Думаю, не стоит его заставлять.
– Пренебрегать традициями?! Что вы за поколение такое? Своего не построили, от прошлого отказываетесь. Не вами придумано – не вам и отменять. Забыть отца и мать!
– Прошу, не расстраивайтесь из-за нас. У вас ведь давление! Поймите, мы немного другие. У Лёвы характер такой, все в себе переживает. Оставьте его. Если вы позволите, я поеду с вами в воскресенье.
Высказав это на одном дыхании, вдруг поняла, что нисколько не покривила душой. Она не умела жить, как спрашивала с них Ольга Федоровна. Мама не молилась Богу, не учила своих детей просить его о милости, никогда не водила их в церковь. До школьных уроков истории Лира не видела разницы между религией и мифами о греческих богах.
Даже во взрослом возрасте гигантское сообщество верующих оставалось для нее загадкой. С молодых ногтей ей говорили, что есть одна дорога – труд. Позднее Москва внесла свои коррективы в представление о том, как устроен мир, но в общем и целом она всегда рассчитывала только на себя.
В церковь отправились вместе с бабушкой и теткой Лёвы. От своих спутниц получила тычок за брюки в божьем доме, но удостоилась одобрительного взгляда за покрытую широким шарфом голову. Внутри Лире не понравилось: много свечей, мало кислорода, людно и скорбно. На нее не снизошло умиротворение, написанное на одухотворенных лицах прихожан. В какой-то момент от смеси вздохов, шепота и напевного голоса батюшки стало казаться, что ее здесь нет, и она смотрит на себя со стороны.
На могилах было еще хуже. Бабушка дала волю слезам и, несмотря на ледяной ветер, долго стояла и говорила с сыном и невесткой, словно они на самом деле могли ее услышать. Лира шмыгнула пару раз, но разреветься не смогла, хотя и терла сухие глаза в надежде, что комок из невыраженных эмоций перестанет давить на грудь. Ничего не помогло, домой она вернулась в совершенно разбитом состоянии.
– Ну как? – поинтересовался брат, пряча виноватые глаза. Бабушка не разговаривала с ним уже три дня.
Лира прошла на кухню, чтобы согреться горячим чаем после промозглого кладбища. Она не сердилась и в душе поддерживала его протест. Задействовав весь талант переговорщика, получилось донести до родственников, что не стоит собираться.
– Нормально.
– Когда мы разгребем кабинет? Зря ты уволила домработницу, там пыли дофигища.
Третья комната оставалась закрытой с момента переезда. Какой-то блок, вроде того, что не давал расплакаться, удерживал в стороне от материного кабинета. Не хотелось трогать предметы, тем самым «присваивая» их, пусть они немного постоят, покинутые, но хранящие тонкую связь с Милой. А при мысли о том, что кроме этой комнаты у них на очереди целая квартира, опускались руки и ничего не хотелось делать.
